А Кабацков: «Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.

Это не был слепой террор, — возражают М. Юнге и Р. Биннер: происходил отбор будущих жертв.

«Преследование происходило менее бессистемно и более целенаправленно, чем это часто изображается. Бывшие кулаки, мелкоуголовные рецидивисты, маргинализированные безработные и бездомные, священники и члены церкви, бывшие социал-революционеры и меньшевики, представители старого режима и противники большевиков времен Гражданской войны, враги от рождения (дети кулаков, священников и т. д.) относились к группам риска большого террора».

Немецкие исследователи настаивают на значительном влиянии местных элит на ход и масштабы массовой операции [15] Юнге М., Биннер P. Как террор стал «большим»… С. 225, 233. . Если в их книге речь идет о региональном партийном руководстве, то в последующих выступлениях, в том числе на одной из конференций М. Юнге распространил это суждение и на низовых агентов власти, в том числе на руководителей сельских советов. Их инициирующее участие в репрессиях он аргументирует тем, что секретарь сельсовета составлял справки для райотделов НКВД на лиц, подлежащих аресту или уже арестованных. По мнению Юнге, низовые руководители нацеливали карающую руку НКВД на людей, бывших помехой их управленческим практикам. Более радикальную точку зрения предложил В. И. Бакулин:

«Многие из них [простых людей] шли в лагеря или под расстрел по доносам своих коллег по работе, соседей и т. д. на почве зависти, личного недоброжелательства и т. п.» [16] Бакулин В. И. Кадровые чистки 1933–1938 годов в Кировской области // Отечественная история. 2006. № 1. С. 152. .

Иначе говоря, на должность стрелочников массовых операций назначают лесорубов, проходчиков, смазчиков, сцепщиков, разнорабочих и счетоводов, сводящих бытовые счеты со своими товарищами по бараку, лесной заимке, полевому стану, паровозному депо или конторе. Здесь любопытна тенденция разделить террористические практики и централизованные указания, исходящие от высшей власти (в недавно опубликованной служебной переписке между партийными инстанциями и НКВД можно обнаружить множество дополнительных доказательств тому, что именно Сталин был инициатором, организатором и верховным контролером большой чистки [17] Здесь можно найти записку Сталина и Молотова об увеличении лимита по кулацкой операции для Красноярского края и сталинские маргиналии на телеграмме начальника Свердловского УНКВД Д. М. Дмитриева «Владимирова [директор Уралмашзавода] надо арестовать», и многочисленные постановления Политбюро «Об антисоветских элементах», и разрешение создать вторую тройку для г. Москвы и области «…в целях ускорения рассмотрения дел по кулакам», и многое другое. См.: Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. 1937–1938. М.: МФД, 2004. С. 322–335. ), свести эти практики к бытовым актам. Действительно, в следственных делах можно обнаружить и доносы «доброжелателей», и многочисленные справки от сельсоветов. Последняя из виденных мною датируется 1957 годом:

«Из родственников проверяемого участников антоновской банды не было, раскулачиванию не подвергались» [18] Лейбович О. Л. Дело Ивана Прокофьевича Шарапова // Лейбович О. Л. В городе М. Пермь: РИО ПГТУ, 2005. С. 244. .

Все так, однако и ревностные начальники, и недобросовестные работники, и завистливые соседи являются коренными обитателями советского мира во всей его исторической протяженности. Но вот бюрократически организованные репрессии такого масштаба и жестокости свойственны исключительно массовым операциям 1937–1938 гг. Другими словами, политический и социальный смысл кулацкой операции остается загадочным и таинственным в не меньшей мере, нежели истоки и цели большого террора.

В современной историографии преобладают исследования, опирающиеся на комплексы документов, хранящихся в центральных архивах Москвы: Президентском, ГАРФе, ЦАФСБ [19] Детальный историографический обзор современных исследований большого террора представлен в кн.: Хлевнюк О. Большой террор в 1937–1938 гг. как проблема научной историографии. М., 2004; Хаустов В., Самуэлъсон Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936–1938 гг. М.: РОССПЭН, 2009. С. 13–25. .

Характер источников, а это директивы, переписка между наркоматом и ЦК, отчеты из областных управлений, доклады с мест, записи совещаний при наркоме, протоколы допросов командиров НКВД, памятные записки и пр. определяют угол зрения историков — взгляд на террор «сверху», с капитанского мостика. Исследователи террора оперируют теми данными, которыми располагали — пусть и не в полном объеме — организаторы массовых операций. Это придает масштабность исследованиям, позволяет учитывать оттенки мнений в высшем руководстве, вскрыть процедуры бюрократических согласований, обнаружить инициаторов тех или иных оперативных акций. Следует, однако, учесть, что в 1937–1938 гг. наверх зачастую поступала дозированная и отредактированная информация. Даже Н. И. Ежов утаивал от Сталина компрометирующий материал на высокопоставленных сотрудников НКВД [20] См.: Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец» — Николай Ежов. М.: РОССПЭН, 2008, С. 160–161. . Отчетность по массовым операциям — и не только на Украине — подгонялась под рубрики приказа. Так, первые, самые поверхностные проверки альбомных дел, поступивших из Свердловска в первые месяцы 1938 г., выявили, что арестованные в ходе национальной операции латыши, немцы, финны оказались бывшими кулаками русского происхождения.