Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова

Майор с удивлением наблюдал, как залетная фифочка изображала неподдельный интерес, которого наверняка не было. Он подумал, что сегодня же увезет эту женщину. Никто из окружавших не мог ей предложить то, что требовалось, — ни местные мужики, ни поэт, ни пьяненький отпускник-дипломат.

— У меня машина. Еду в Белосток, — сказал он, обращаясь к женщине. Заметил, как исчезает в ее глазах интерес к поэту, дипломату и всем окружающим. — Могу подвезти.

Вспыхнувшая улыбка, в которой читались и благодарность, и обещание, предназначалась только ему.

Июньские ночи коротки.

Машина мчалась с включенными фарами меньше часа, и уже вновь можно было без света различать дорогу.

— Для маскировки, — пояснил майор, и слово это прозвучало для Надежды непривычно и странно.

В рассеивающейся мгле лицо майора показалось ей измученным, серым. Иногда он словно забывал о существовании своей легкомысленной спутницы. А она с удовольствием взяла на себя эту роль. Расправила платье на коленях. Этот почти неосознанный жест призван был смягчить характер майора. Однако не произвел на него никакого впечатления. В то же время он явно старался посмотреть в ее сторону и не решался, а только косил глазом. Наконец она поняла, что он смотрит не на нее, а на поваленные вдоль дороги столбы с разорванными проводами.

— Что это? — спросила она, указывая. — Неужели ветер? Ночью было тихо…

Майор неопределенно кивнул и вновь устремил взгляд на дорогу. Надежда отвернулась и решила не думать о нем. Настроение ее улучшалось с каждым часом. Расстояние до Белостока сокращалось, дорога летела под колесами машины, и ощущение удачи и правильности задуманного вновь вернулось к ней. Поэтому она даже вздрогнула от хриплого голоса:

— Сейчас начнется усиленный режим и проверка, — бросил майор. — У вас документы в порядке? Вообще, куда вы стремитесь?

— К одному генералу.

— Можно узнать?..

— Нет.

Надежда кротко вскинула ресницы, но всем своим видом показала, что дальнейшие расспросы бесполезны.

— Значит, имя не придуманное?

Она взглянула на петлицы: обыкновенные, армейские. Не особист.

— Зачем мне чужое имя? Я — дочь комбрига Васильева.

От незнакомого человека можно было ждать чего угодно, кроме дружеского участия. Удерживая руль одной рукой, майор повернулся к ней. Крупное мужественное лицо его засветилось доброжелательством.

— Это все меняет. Давайте знакомиться. Щепинов Петр Алексеевич. Думаю, что нам помешают доехать до Белостока.

— Кто? Проверяющие?

— Нет. Другие… обстоятельства.

Пытаясь угадать тайные намерения майора, Надежда с шутливой досадой всплеснула руками:

— Только подумала о счастье: вовремя оказалась в той ужасной пивнушке… чтобы встретить вас — и вот!

За поворотом, из чащи окутанных туманом елочек выступили на дорогу два красноармейца. Один высокий, щеголеватый, другой маленький, но тоже опрятный, в ладно сидящей форме.

Высокий сделал знак остановиться. Майор затормозил. Надежда с бьющимся сердцем осталась сидеть в машине. С младых ногтей любая проверка вызывала в ней тревогу. А тут была не тревога, а жуткий, леденящий душу страх. Когда майор, обернувшись, как-то обреченно и дружески кивнул, она ничего не поняла, только ощутила себя крошечной, беспомощной, гонимой песчинкой на тысячеверстном пространстве. И спасение ее заключалось только в том, чтобы майор Щепинов вернулся поскорее.

В то время, как Кремль обдумывал обтекаемые формулировки для приказа войскам, немецкие диверсионные группы начали крушить связь в приграничной полосе и глубоком тылу Красной Армии. Для них время «икс» началось за десять часов до войны.

Абверовская группа Ганса Шлиппена вывела из строя линию электропередач и телефонные связи на участке Радунь — Василишки. Из-за этого к полуночи разъездились мотоциклисты с пакетами. Оглушенная русская армия начала шевелиться. Шлиппен ликвидировал троих, но один проскочил. Надо было уходить.

Ганс дал команду перебазироваться, когда на пустом шоссе показалась мчащаяся эмка. Это могла быть хорошая добыча. Часть диверсантов уже тронулась в путь. Ганс посчитал, что хватит оставшихся двоих. Вместе с Фрицем-лопоушкой он вышел из-за ельника. Фриц принужден был молчать из-за незнания языка, зато Ганс владел им в совершенстве. Красноармейская форма сидела на нем так, будто он в ней родился.