О Минор - Это было давно

Тринидатская, жена учителя гимназии, образованная и уже немолодая, обратила на себя внимание своим измученным видом и несколько странным поведением. Смотрела на нас всех как то исподлобья, недружелюбно, подозрительно. Наконец, Надежда Сигида - молодая, крепкая, веселая, она приковывала к себе внимание своей какой то необычайной добротой и открытостью.

В сборной стоял шум. Товарищи знакомились, сообщали друг другу о всем пережитом за время долгой разлуки. Но три каторжанки думали о другом. Они решили во что бы то ни стало бежать. И тут же, в сборной, У. Федорова заявила М. Гоцу, Г. Клингу и некоторым другим, что она непременно убежит и требует помощи. Насилу удалось ее убедить, что об этом надо будет думать во время пути. Успокоив ее насчет того, что на такие случаи у нас припасены деньги, паспорта, пилки для подпиливания решеток и т. п., и что по дороге мы ей поможем, мы добились того, что она пока оставила об этом говорить. Намерение бежать высказали и другие две каторжанки. Были кандидаты на побег и среди нас, которые готовы были сопровождать во время побега женщин. Наконец, нас стали выводить из сборной на улицу. Окружили двойной цепью конвоя.

- Марш! - и мы пошли... в неизвестное.

На углу Долгоруковской улицы собралась толпа родных и знакомых, но нам уже не давали с ними говорить. Мы видели, что наши матери, сестры, братья невыносимо страдают...

Многие из них плакали. Они готовы были броситься к нам, обнять нас, может быть, навсегда... Но двойная цепь винтовок, жандармы густо нас окружали и увели прямо на вокзал, где сразу же поместили в арестантские вагоны. Нас было около 80 человек; уголовных преступников около 300.

На вокзал проникли наши родные, и мы, чтобы их успокоить, утешить говорить было нельзя - запели хором наши старинные песни - "Дубинушку", "Вниз по матушке по Волге" и др. Наши песни произвели, конечно, далеко не веселое впечатление... Мы видели, когда поезд тронулся, что многие из провожавших нас рыдали... Да и мы как-то сразу почувствовали какую-то тяжелую, невероятную грусть... Но мы пели...

Мы старались заглушить неотвязную думу о том, что нас оторвали от всего дорогого, милого... Оторвали надолго, может быть навсегда! Многие ли из нас вынесут этот тяжелый путь, долголетнюю ссылку в сибирские дебри, снега, холода, голод, безлюдье? За что? За что нас гонят из бесконечно дорогой, любимой родины? Кто нас гонит? И невольно грусть, тоска превращалась в озлобление на тех, кто имеет власть и силу; мысль обращалась все к тому, что мы жертвы неравной борьбы и должны крепко и смело идти навстречу испытаниям.

И как будто отвечая нашим настроениям, Николай Львович Зотов могучим голосом затянул:

Вы жертвою пали

В борьбе роковой!

...............................

Но настанет пора

подхватили мы

И проснется народ!

Мы верили, что время это настанет, и что мы хоть каплю вносим в пробуждение народа своей жизнью, работой, изгнанием.

В вагоне мы вскоре разбились на группы. У. Федорова шепталась все о том же: бежать, во что бы то ни стало бежать, учиться надо, надо работать! Мы вырабатывали план побега каторжанок. Это было трудно. Невольно казалось, что чем дальше мы идем, тем будет труднее выполнить задачу. Вся мысль направлена была на обстановку. Но в поезде мыслимо было только одно - броситься в окно на ходу, предварительно выпилив решетку. Но это трудно. За нами зорко следит конвой, да и не хотели мы рискнуть так, сломя голову. Нам казалось, что будут более удобные моменты.

На следующий день наш поезд прибыл в Нижний Новгород к пристани, и нас сейчас же перевели на баржу и посадили на паром. Началось путешествие по Волге и Каме. Дело побега затруднялось. Надежды были на Уральскую железную дорогу. Там, при перевале через Урал, поезд двигается медленно, надзор, вероятно, ослабеет, по мере того, как конвой к нам привыкнет, да и мы успеем подготовиться.

Но и на барже Федорова не успокаивалась. Думала выпилить решетку и броситься в воду. Но и тут мы отговорили ее. Путешествие летом по Волге и Каме успокаивало. Как-то забывалось все прошлое и будущее. Жили красотой берегов, красотой зрелища. Только изредка в нашу жизнь вносилось новое впечатление.

В Уржуме к нам подсадили двух новых товарищей: одного местного деятеля, за пропаганду среди рабочих присужденного к ссылке, и крестьянку из Уржумского уезда, жену нашего спутника Ярцева. Последняя произвела на всех нас, никогда не бывавших в этих местах, впечатление новизной своего внешнего вида. Весь ее костюм носил местный отпечаток. Короткая юбка из ситца в крупных цветах и сверху теплая ватная кацавейка, сшитая в талию со сборками сзади, пестрый головной платок, как-то по особому повязанный. Мы смотрели на нее, однако, не только как на красивый тип... Некоторые из нас сразу соображали, что этот костюм весьма хорошо подойдет к У. Федоровой, если понадобится.