О Минор - Это было давно

Товарищи стали думать, что я не совсем в порядке. Но вскоре прошло, и я зажил по-тюремному, т. е. стал дежурить по камере, по кухне, возиться с книгами и приглядываться к людям: многие из них приковывали к себе внимание, да, думается, внимание всех нас на них и было обращено.

Вот Николай Львович Зотов, молодой студент Земледельческой Петровской Академии. Он всегда весел, беззаботен, подвижен. Он замечает все и за всеми наблюдает и чуть увидит, что кто-нибудь скучает - он уже около него и старается его развлечь; запоет кто - а он уже подтягивает и всюду вносит особую живость, энергию, организованность. Он - олицетворение сильной воли. Его к смелости и устойчивости приучил его отец. Ничего не бояться и упорно идти к цели - вот его девиз.

Альберт Львович Гаусман уже немолодой. Окончив университет в Петербурге, он продолжал упорно заниматься и стал знатоком юридических наук. Еще будучи в университете студентом, он принимал участие в работе "Народной Воли", а после ее разгона работал как литератор. Однако, при первых признаках оживления революционной деятельности, в 1884 году, он уже опять в рядах работников и организует вместе с Оржехом, Богоразом, Александровым и целым рядом других товарищей, среди который был и Л. М. Коган-Бернштейн, новую попытку возродить партию "Народной Воли". Его двигает на этот путь не столько чувство, сколько ум, приведший его к убеждению, что так именно надо. Если Зотов утверждал свою железную волю работой ума, то Гаусман создал себе волю исключительно умом. Он неразговорчив. Всегда сидит с книгой, - я иначе и вспомнить его не могу, - и читает.

Очертить характер всех встреченных друзей было бы слишком долго, но не могу не остановиться еще на одном - Михаиле Гоц.

Он обращал на себя общее внимание. Его задумчивые глаза горели особым блеском. Он всем интересовался, бесконечно много читал, и всегда кругом него группы меняющихся людей. Его особенность - умение заинтересовать других то вопросом философским, то научным, то общественным. Умение быстро понять прочитанную книгу, усвоить и переварить ее далеко не всем дано. Он же обладал им в огромной мере и, наряду с этим, отличался большим практическим умом. Сожители невольно считались с его мнением, ибо оно отличалось всегда разумностью, сдержанностью и целесообразностью.

Жизнь наша протекала спокойно. Утром мы работали, занимались науками до обеда. После обеда рой оживал. Бесконечные споры, часто беспорядочные, о самых трудных и сложных вопросах, обычно оканчивались тем, что мы расходились, оставшись каждый при своем мнении. Но самые эти споры о многом заставляли нас думать. Иногда кто-нибудь читал нам свою работу. Так, помню, как Л. М. Коган-Бернштейн читал нам отрывки своего труда об "Истории общества", где он доказывал, что общественная жизнь идет всегда к улучшению, прогрессу, но не скачками, а как бы по винту, постепенно поднимаясь все выше и выше. Его мысль вызвала долгие споры и оживленные беседы.

По вечерам, под руководством Россова и Руса, составляли хор; одни пели, другие играли в шахматы или шашки. Одним словом, жизнь протекала спокойно. Но в январе 1888 года среди нас появилась тревога. Из писем товарищей, отправленных в Архангельскую губернию, мы узнали, что с ними обращались очень грубо, часто избивали, но, что всего хуже, в одном письме сообщалось о слухе, будто одну из сосланных женщин где-то по дороге изнасиловали. В одной из отправленных в Архангельск партий были знакомые женщины и среди них жена одного из товарищей, В. Руса. Публика загудела...

Сейчас же был потребован для объяснений прокурор, написан протест, но разве эти шаги могли нас успокоить?! В феврале разнеслись вести, что нас всех, в числе 74 человек, будут из Москвы отправлять в Сибирь частями, что женщин отделят от мужчин. Мы, естественно, связали это с вестями об архангельских насилиях и после недолгого обсуждения решили, что с нами в розницу расправятся быстро, если же мы потребуем, чтобы нас отправили всех вместе, то положение наше будет безопаснее. Решено - сделано. Сейчас же написали общее заявление, что отказываемся идти в Сибирь группами и требуем отправки с первой партией всех нас вместе.

Явился прокурор.

- Резолюция администрации окончательная, - заявил он нам, - вы будете отправлены группами.

- Нет, мы будем отправлены все вместе. Иначе мы ни за что не согласимся. Вам придется брать нас силою.

- Ну, так что же-с! Возьмем!

- Попробуйте!

В тот же день, 2 февраля 1888 года, мы объявили голодовку и приняли решение быть вместе в камере третьего этажа и забаррикадировать двери. Само собой разумеется, оружия у нас никакого не было. Но наиболее горячие товарищи запаслись брусками из под переплетного пресса, поленьями дров и т. п.