О Минор: Это было давно

И мы знали, что для этого нужно время, нужна упорная работа, нужно перевоспитать, душу изменить. Книг в то время о социализме почти совсем не было - две-три книжки о рабочем вопросе (Михайлова, Пфейфера, Флеровского), несколько больше о крестьянском вопросе и разные учебники по политической экономии и обществоведению, - и все эти книги были по своей форме почти совершенно недоступны для чтения рабочим. Наша работа сводилась к тому, что мы их излагали простым языком в разных кружках. Тоже делал и я, и в этом то, конечно, и было скрыто мое "вредное влияние".

Трудно было молодому, горячему юноше просидеть больше двух лет в глухой ярославской одиночке. В начале я еще занимался, читал и, казалось, что не без пользы. Но прошел первый год, и я с ужасом заметил, что память у меня в корень испортилась. Прочитаешь главу и... начинай с начала, как будто и не читал ее! Стало нехорошо. Бросил читать. Стал ходить взад и вперед по 6 шагов по камере целые дни и думать.

Устанешь думать, тайком подымешься на окно и глядишь - глядишь без конца на опушку леса... Невольно замечаешь все, что там делается. Лошадь ли пробежит, корова ли пройдет, пощипывая травку - все интересно, все занятно. Но вот как то вечером я заметил на опушке группу людей. Они остановились, как будто нарочно, против моего окна, потом уселись на траве. Я смотрел с затаенной радостью... Неужели на воле есть товарищи? Когда стемнело, я заметил, что кто-то правильно, с перерывами, зажигает огонек! Я стал считать и вскоре поняла что мне огнями что-то говорят. Тюремная азбука мне была известна, и я быстро привык понимать огоньки... Хитрость невелика! Азбука пишется в 6 строчек по пяти букв, так что, например, буква А, стоящая в первом ряду на первом месте обычно выстукивается в виде двух ударов, отделенных друг от друга перерывом: тук-тук. Буква, например, M стучится: тук, тук, тук... тук, тук, т.е., третья строчка и вторая буква. Вместо стука мои товарищи действовали зажиганием огоньков.

Они сообщили мне о товарищах, выпущенных из тюрьмы, о том, что дело скоро кончится, о том, что работу в Ярославле и Москве они продолжают. В течение нескольких дней мы беседовали таким образом, но вскоре это прекратилось...

Наступила зима. Стало холодно, жутко и однообразно: снег покрыл все кругом белым саваном, как будто мы похоронены. В коридоре тихо, только надзиратель в валенках тихонько подходит к волчку в дверях и наблюдает. Но вот однажды я услыхал сдержанный топот многих ног мимо моей камеры. Потом топот бегущего человека в противоположную сторону и душераздирающий крик: "Оставьте меня! Оставьте! Не отравляйте!..".

Это Тихон Бессонов вырвался из камеры и, добежав до площадки (это было четвертый этаж), хотел броситься вниз головой. Его "спасли", удержали и опять усадили в камеру под замок, где он продолжал кричать и рыдать... Стало невыносимо. Я чувствовал, что еще одна минута одиночки, и я готов тоже кричать, с ума сходить. И я начал изо всех сил стучать в дверь, звать смотрителя Тальянцева, а в это время внизу надо мною поднял стук студент Мышляев, с другой стороны Тихомиров, еще дальше внизу какой то бродяга стал могучим голосом кричать...

Тюрьма обратилась в ад... Вскоре ко мне явился Тальянцев, и я ему заявил резко, - требую, чтобы меня немедленно перевели в другой коридор и посадили вдвоем, иначе я рискую с ума сойти.

- Надо прокурора спросить!

- Никаких прокуроров! Немедленно переведите! Видимо весь я имел уже такой облик, что заявление мое подействовало, и он сейчас же перевел меня в другой коридор и посадил вместе с Н. Я. Коншиным, - товарищем, с которым я жил вместе на воле во время нашего ареста.

- Ну, и счастье, что тебя ко мне привели! Я готов был уже заразиться этим всеобщим безумием! Знаешь, человек 6-7 с ума сошло...

Вид Коншина ужасен. Бледный, худой, черный, глаза блестят, как огоньки, движения нервные...

Но нас двое! Мы продержимся! Проговорив всю ночь, мы заснули здоровым сном, а на утро встали, хоть и измученные, но уже здоровые. Дни потекли иначе. Бесконечные разговоры о философии затягивались до самой вечерней поверки, а затем продолжались шепотом до поздней ночи.

Все мучительные вопросы, - о причине всего происходящего, о том, что такое мир, существует ли он в самом деле такой, как мы его видим, или весь мир только наша мысль, что такое правда, справедливость, что такое жизнь и смерть, сила и материя - все эти мучительные вопросы, которые являются у всякого человека, мучили нас в тюрьме особенно настойчиво. Мы много читали, много думали и, обогащая свой ум в этой работе, конечно, ответа на них не получили... Быстро прожили мы два месяца. В конце 1887 года, если не ошибаюсь, незадолго до Рождества, как-то ночью, в 11 часов, тихонько открылась дверь. Я сидел один. Ко мне зашел страшный смотритель Тальянцев, который наводил ужас даже на самых закоренелых бродяг. Он бил их. А сила его, этого гиганта, была велика: одним ударом он сваливал человека.