Ю. Бахрушин - Воспоминания

В шведской гимнастике есть всегда «однообразная красивость», в данном случае еще усугубленная един ством одежды. После окончания шведской гимнастики полагался короткий перерыв, а затем гимнасты уже в составе своих групп направлялись к назначенным им приборам и производили на них соответствующие упражнения. Нам с матерью все это очень понравилось, и я немедленно вступил в число гимнастов «Турнферейна», в котором пробыл года четыре. «Турнферейн» дал мне очень много в отношении моего физического развития, и ему обязан я тем, что когда попал на военную службу, мне показалось пустяком то, что приводило других моих товарищей в отчаяние и уныние.

По учебному плану моей матери, мое домашнее образование должно было время от времени подвергаться проверке и как-то подытоживаться. И здесь моя мать по своей неопытности подвергала меня одному из самых жестоких и мучительных испытаний, какие могут выпасть на долю ребенка. Это стоило мне в свое время много здоровья и принесло немало вреда моему дальнейшему развитию. Мать решила, что я ежегодно должен буду сдавать экзамены за соответствующие классы при каком-либо казенном учебном заведении. Казенных реальных училищ в Москве было уже два: первое и второе — надо было выбрать одно из них. Этот выбор было довольно легко сделать, так как во Втором реальном училище на Басманной учился мой двоюродный брат — сын брата отца. Как он сам, так и его родители давали хороший отзыв об этом заведении. Несмотря на то что я был уже достаточно подготовлен, чтобы держать экзамен за курс первого и второго классов, моя мать решилась ограничиться первым классом, чтобы мне для начала было легче.

Весна была в полном разгаре, когда я в один прекрасный или, скорее, несчастный, непрекрасный день очутился перед небольшим двухэтажным зданием на Ново-Басманной, на фронтоне которого красовалась лаконическая надпись «Московское 2-е реальное училище». Вошел я в это здание не без некоторого страха. Страх этот протекал не от неуверенности в своих знаниях, не из боязни педагогов, а из некоторой неизвестности того, что со мной там произойдет. Первый экзамен был по Закону Божьему. Поп ничем не привлек особого моего внимания, вопросы он задавал легкие, отвечал я бойко и без труда заработал пятерку. На втором экзамене, устном и письменном русском, я уже встретился со всем ареопагом казенных учителей во главе с директором и пришел от этого в ужас. Все то, что мне пришлось впоследствии, в особенности после революции, читать в сатирических книгах о царской школе и ее педагогах, было воплощено в этих людях.

Директор, грязный и угрюмый на вид, шиковал перед учениками своей солдатской грубостью, отпускал какие-то словечки, которые с гоготом принимались штатными воспитанниками. Мы, пришедшие на отдельный экзамен, чувствовали себя очень не по себе. Остальные учителя, собранные на проведение экзамена, делали вид, что каждый из экзаменующихся является их личным врагом. Они недружелюбно оглядывали каждого из нас, грубо обрывали на полуслове, передразнивали и громко обменивались мнениями об нас между собой.

Я, не привыкший к такой обстановке, совершенно растерялся и уже не видел перед собой лиц, а одни свиные хари…

За устным последовал письменный. Учитель противным монотонным голосом диктовал какой-то бесконечный диктант из Гоголя — описание дождливого дня в Петербурге. Я писал и думал только о том, как бы скорее избавиться от этой муки. Потом следовал экзамен по рисованию — я тогда уже рисовал неплохо и быстро набросал заданную натуру. Учитель рисования, хотя и в меньшей степени, чем другие педагоги, обладал теми же свойствами неприязненного отноше ния к экзаменующимся. Вместо ожидаемых мною похвал он, остановившись перед моим рисунком, долго качал головой, чмокал и наконец произнес:

— Ничего… только суше надо рисовать-с. Импрессионистических вольностей нам не надо-с — нам четкость и точность нужны-с!

Потом он взял мой рисунок, поставил наверху «четыре» и сказал:

— Можете идти-с!

Затем следовали остальные экзамены, на которых молчаливая война между нами и педагогами продолжалась, то усиливаясь, то замирая.

Наконец экзамены кончились, и мы с матерью в назначенный день явились за результатами испытаний. Прилизанный училищный чиновник вызывал фамилии в приемной и передавал родителям учеников сложенные пополам бумажки. Мать получила мою. Мы сели в уголок и развернули бумажку. Во второй строчке отметок сухим и четким писарским почерком значилось: «Русский язык: письменный — кол, устный — два. Общий — два».