Ю. Бахрушин - Воспоминания

Эта строчка загипнотизировала меня. Я долго не мог от нее оторваться, пока мой взор случайно не упал на строчку «рисование», против которого значилось три.

Тут я сразу обрел дар речи и стал с жаром уверять мать, что этого не может быть, что я наверное знаю, что я получил четверку, что это какое-то недоразумение. Мать, огорченная всем происшедшим, пошла поговорить с директором.

О содержании их разговора я узнал уже дома. На вопрос матери, как это так произошло, что я получил такой низкий балл по русскому языку, директор в довольно грубой форме посоветовал матери лучше обратиться с этим вопросом ко мне, он же лично знает только одно, что я сделал в диктанте более ста грубых ошибок, а на вопросы устные отвечал с запинкой и неу веренно. Когда же мать спросила, нет ли ошибки в балле по рисованию, директор ответил, что у них документы проверяются, так что ошибка невозможна. При этом он с иронической улыбкой предложил ей, на свое несчастье, взглянуть на общую главную сводку отметок. К его немалому конфузу, в сводке ясно значилась четверка.

Директор смущенно, наскоро тут же переделал тройку на четверку, добавив: «Впрочем — это дела не меняет!» — на чем аудиенция и кончилась.

Впоследствии мой учитель русского языка, пользуясь своими связями в педагогическом мире, раздобыл мой злополучный диктант и взглянул на него. К его немалому удивлению, кроме орфографических ошибок, полным баллом были в нем сочтены не только неправильно поставленные знаки препинания, но и исправления и даже кляксы. Столь строгий подход к письменной работе для первого класса обычно никогда не применялся.

Так кончился мой первый экзамен. Отец с матерью, видя мое истерзанное и измученное состояние, не сказали мне ни слова о моем провале. В доме об экзамене ничего не говорилось — словно его и не было. Все же, конечно, мои родители были огорчены, а главное, никак не могли взять в толк, почему я, по отзывам учителей, учившийся хорошо и выказывавший способности, вдруг провалился. В конце концов они пришли к заключению, что в следующую весну я буду держать экзамен уже за два класса, но не во Втором, а в Первом казенном реальном училище.

С наступлением поры экзаменов на следующий год мне уже пришлось явиться по новому адресу: на Садо-во-Кудринскую в большое многоэтажное здание. На этот раз я уже ехал на экзамен с чувством дикого животного страха. Перед испытаниями у меня делалась рвота, озноб и прочие нервные недомогания. Ранее свободный от какой-либо веры в приметы, я вдруг припомнил целую кучу, слышанную от старших и почерпнутую из книг, и стал болезненно реагировать на всякие случайности и внимательно следить за всевозможными пустячными обстоятельствами.

В Первом реальном училище дело было поставлено иначе, чем во Втором. Если на Басманной царил дух циничного, враждебного отношения учителей к экзаменующимся, то здесь, наоборот, все было в высшей степени корректно, холодно и бездушно.

Экзаменующиеся отнюдь не были врагами для учителей, а они были просто «номера», которые надо было «пропустить» через испытания. Начиная с директора, докторообразного статного седого старика, и кончая надзирателями и сторожами, все были молчаливы, необщительны, официальны и сухи. Впрочем, были исключения, которые и запомнились — преподаватель рисования Ландэ и математик Десятовский.

Ландэ был, по-видимому, остзейский немец с бородкой и усами а ла Ван Дейк, с которыми мало гармонировало пенсне в золотой оправе. Он, надо думать, более увлекался живописью, чем владел карандашом, — экзамен превращался у него в урок, во время которого он щедро раздавал советы экзаменующимся, делал замечания и даже, садясь на их место, исправлял работы. Человек он был добрый и редко ставил плохие баллы. Десятовский был полной его противоположностью. Древний старец, вечно не бритый, с колючей щетиной на щеках и верхней губе, он шаркающей походкой с трудом передвигался по училищу, причем в наиболее опасных местах на порогах и лестницах ученики поддерживали его под руки. Говорил он брюзгливым, глухим голосом, отчего казался вечно чем-то недовольным и напоминал мне одного из чиновников гоголевских повестей. Говорили, что он был мягким педагогом во время учебного года, но на экзаменах превращался в зверя. Несмотря на все это, на сей раз все для меня обошлось благополучно и я, к собственному удовольствию, сдал экзамены за первый и второй классы.

Окрыленные моим успехом родители успокоились и мало обращали внимания на мое физическое состояние после экзаменов, тем более что во время летних каникул я быстро внешне поправился. На самом же деле весь год проходил у меня сперва в изживании впечатлений от прошедшего экзамена, а потом в беспокойстве за грядущий. На испытаниях в пятый класс я снова провалился, в этот раз по математике. Докторо-образный седой директор в золотых очках вежливо, но холодно сообщил об этом матери и мне в приемной училища. Мать робко осведомилась, нельзя ли мне держать осенью переэкзаменовку. Директор столь же вежливо ответил: