Ю. Бахрушин - Воспоминания

— Прошу с дорожки!

На наш робкий отказ майор сдвинул брови и категорически заявил:

— Нет-с — уж со своим уставом прошу в мой монастырь не соваться!

Пришлось подчиниться для пользы дела. Наливка была на любителя — отдавала сивухой и горьковатая. Мы отпили глоточек, а хозяин сразу опорожнил оставшуюся половину своего стакана, крякнул, расправил себе усы и налил снова полный стакан. Только после этого начал он разговор:

— А я сижу, отдыхаю, слышу, кто-то едет, а тут мой выводок, дочки гурьбой на балкон, все вопят: гости приехали, гости приехали; я сразу и не поверил, решил посмотреть, ан вы тут как тут.

Он снова хлебнул из стакана.

— Ведь я вдов, — пояснил он, — а сами знаете, без хозяйки дом сирота. А моя-то супружница, царство небесное, умерла да мне в наследство шесть дочек оставила. Вот тут и справляйся как хочешь! Ну, да вам это не интересно — дела семейные. Расскажите-ка лучше, что новенького слышно у вас там, в столице?

Мы стали повествовать о каких-то застарелых, общеизвестных событиях, но для хозяина, не получавшего даже губернской газеты, все было ново и любопытно. Он жадно внимал нашим рассказам, прервав повествование лишь однажды, чтобы заменить опустевшую бутыль другой, полной. Он, к счастью, забыл даже нас потчевать своим снадобьем. Владимир Васильевич с опаской поглядывал на онорожниваемые хозяином стаканы, явно волнуясь, что к моменту делового разговора майор уже не будет годен к употреблению. Впрочем, беспокойство было, видимо, излишне, так как хозяин только все более и более краснел — очевидно, он принадлежал к породе людей, которых легче похоронить, чем напоить. В это время, весьма кстати, скрипнула дверь на террасу и на пороге показалась одна из виденных нами вначале девок — старшая дочь хозяина. От ее первоначального вида не осталось и следа. Волосы были прибраны и туго завиты на щипцах, стан облекало чистенькое ситцевое платьице моды конца прошлого столетия с множеством каких-то нелепых бантиков из разноцветных лент, но ноги, хоть и вымытые, оставались босыми. За этим первым выходом последовало еще пять. Балкон наполнился крайне пестрыми и крикливыми цветными пятнами. При каждом появлении хозяин вскидывал голову и произносил:

— А вот моя Наденька!.. А вот моя Верочка! и так далее шесть раз.

При каждом вопросе, обращенном к барышням, они смущались, фыркали в кулак, краснели и с мукой выдавливали из себя краткие «да» или «нет».

Воспользовавшись тем, что нить первоначального разговора оборвалась, Владимир Васильевич изложил цель нашего посещения.

— Что ж, я не прочь, — сразу согласился майор, — только вряд ли что подходящего для вас найдется. Пойдемте в дом — может, сами что приглядите!

Комнаты в доме, который был какого-то неопределенного возраста, поражали своей пустотой, хотя надо сказать, что мы видели только «парадные» покои, а в «интимные» не входили. Мебель была разнокалиберная, резко отличавшаяся друг от друга как по возрасту, так и по материалу, везде наблюдалось полное отсутствие каких-либо ненужных вещей, украшающих быт. Только в самой большой комнате на стене висело до дюжины хороших дациаровских иллюминованных литографий с видами Москвы 40-х годов да красовался портрет митрополита Платона, указывая на который хозяин безапелляционно, но вопреки хронологии заявил:

— Вот — Платон, учитель Великого Петра!

Владимир Васильевич уныло смотрел на эти безрадостные пустынные комнаты, как вдруг его взор случайно упал на две большие фарфоровые вазы, задвину тые на одном из подоконников. Вазы были Императорского завода, с маркой Александра II, в достаточной степени безвкусные, как и все произведения этой эпохи, но совершенно целые и безусловно ценные. Бледно-розовые, с большими мифологическими медальонами ручной работы, они издали казались даже довольно нарядными. Вазы были немедленно извлечены с подоконника и стали предметом оживленного торга. Расхождение было только в одном нуле — хозяин просил пятьсот рублей, а Владимир Васильевич давал пятьдесят. Торговля велась с азартом, но без малейшего ожесточения. Майор, подобно гоголевскому Ноздреву, незаметно перешел с Владимиром Васильевичем на «ты» и твердо стоял на своей цене. Договориться, казалось, не было никакой возможности. После но меньшей мере двадцатиминутной торговли Владимир Васильевич махнул рукой и произнес:

— Ну что ж, видно, мы не договоримся, придется разойтись!

— Зачем разойтись? — вдруг заявил хозяин, — мы люди здесь хоть и неотесанные, но приучены гостю всегда уважение делать!