Ю. Бахрушин - Воспоминания

На моем веку мне довелось посетить достаточное количество больших барских усадеб, но мне не приходилось встречать равной по величине и размаху. Значительно превышая своими масштабами прославленное Архангельское, Марфино, Останкино и т. д., оно зато сильно уступало им в своей художественной ценности.

Ивановское было родовой вотчиной графов Толстых, но своего блеска оно достигло в конце XV1I1 века, когда мало чем примечательный гр. Федор Андреевич Толстой женился на дочери богатейшего сибирского откупщика Твердышева. Богатства, полученные им за согласие дать свой титул дочери откупщика, позволили осуществить любые фантазии. Одной из подобных фантазий было, очевидна; сооружение главного дома усадьбы. Все мои попытки выяснить, кто был зодчим ивановского дворца, не увенчались успехом. Надо думать, что участие архитектора ограничилось представлением проекта — все остальное было выполнено подрядчиками, под непосредственным наблюдением владельца, который вносил в стройку собственные коррективы. Эти коррективы все же не смогли окончательно нарушить благородные пропорции здания и его величественной планировки, но в значительной мере упростили его общий вид и утяжелили весь ансамбль. Сквозной воздушный купол был заменен нелепой вышкой, пропилеи, соединявшие главный дом с флигелями, были забраны сплошными стенами и лишены украшавших их статуй.

Ивановское отстояло на три версты от уездного города Подольска. На второй версте шоссе делало крутой поворот, и через несколько минут езды по проселку неожиданно открывался весь вид на усадьбу. Этот вид напоминал панораму, так как главный дом, а также прилегающие строения и деревня, вытянувшиеся во фрунт по обеим сторонам дороги, были расположены под горой, в низине. По ту сторону дома понижение почвы шло еще более круто к реке Пахре, на берегу которой и был расположен вековой липовый парк. Дом, спланированный гигантской буквой П, поражал своими размерами. В нем кроме обширного парадного зала в два света, поместительной домовой церкви и домашнего театрального зала мест на триста было около двухсот жилых комнат. Кроме этого главного дома имелись многочисленные службы, отдельная каменная дача хорошей архитектуры и еще один, довольно значительный своим размером дом, некогда превращенный Закревским не то в казарму, не то в манеж. В парке садовая архитектура отсутствовала, за исключением грота и полуразрушенного памятника гр. Каменскому, первому начальнику Закревского, которому он воздвигал монументы во всех своих имениях, благодарно чтя его память. Грот, расположенный у самого берега реки Пахры, был одной из затей вдохновительницы Пушкина и Баратынского «беззаконной кометы», «Магдалины» с хохотом русалки, бурной и великолепной графини Аграфены Федоровны. В нижнем этаже дома для нее была устроена затейливая ванна, отделанная туфом, раковинами и перламутром. Из этой комнаты некогда шел подземный ход в грот, дабы в жаркие летние дни графиня, раздевшись в ванной, могла без помех, избегая любопытных взглядов, идти на речку купаться.

Имя Ивановское в 40-х годах прошлого столетия то и дело мелькало в разговорах москвичей. Из этих разговоров оно переходило в сатирические стихи, в изящную и мемуарную литературу. Великосветский беллетрист Болеслав Маркевич развернул действие своего романа «Четверть века назад» на фоне этого имения.

В моей памяти Ивановское запечатлелось с раннего детства. Бывало, въезжаешь на Красный двор и ищешь уже на подъезде знакомую фигуру деда, сидящего в плетеном кресле в белом чесучовом костюме и мягкой фетровой шляпе под неусыпным наблюдением склонившейся над ним мраморной Помоны. Вечером дед отправлялся гулять по березовым аллейкам, шедшим от въездных ворот до красного двора. Затем он располагался на лавочке у ограды дома и застывал, наблюдая медленное угасание летнего дня.

Приезжали мы обычно под праздник. Вечером все разбредались по своим апартаментам. Завсегдатаи имели в огромном доме свои постоянные комнаты, которые отпирались лишь в дни приездов своих обитателей; кроме того, имелась еще масса помещений для случайных гостей. Гостям в Ивановском всегда представлялась полная свобода. Они обычно разбивались на отдельные группы и проводили время так, как это им наиболее подходило. Единственно, что объединяло все эти группы, были обед и ужин, на которые все сзывались хриплым гудком старого велосипедного рожка, раздававшегося в урочный час из-под стройной колоннады балкона на фасаде дома.