Николай Москвин: Лето летающих

Он повел нас к верстаку, где уже было расчищено от стружек место и лежал лист оранжевой бумаги и три оструганные дранки.

- Какие у вас нитки? - спросил Графин Стаканыч.

- Толстые... - ответил Костя и полез в карман.

- Это не ответ! - Столяр с сожалением взглянул на нас. - Да, я вижу, вы сосунки в этом деле.

Он взял у Кости клубок суровых ниток и быстро раскрутил кончик в обратную сторону. Три тоненькие нитки-жилки изогнулись крошечными дужками (по количеству этих жилок они и назывались: двойник, тройник, четверик и т. д.).

- Тройник. Так и отвечайте! - проворчал столяр, о чем-то размышляя над оранжевой бумагой. - А то "толстые"... Толстые, милые, - это шестерик или восьмерик. А тройник - нитка легкая, мельче ее только двойник... Так-с... В таком случае раз тройник, то поубавим-с маленько, чтобы нитка выдержала...

И он отрезал от оранжевого листа, уменьшив и ширину и длину его.

...Да, конечно, мы с Костей были только начинающие змеевики. Суровые нитки мы купили лишь в этом году, а до того пускали змеев на домашних, на катушечных (черных или белых), взятых из маминой, существующей в каждом доме "коробки для шитья". Поэтому-то купленный тройник показался нам толстым.

Но не это говорило о нашей неопытности - позже мы убедились, что и на катушечных нитках можно прекрасно пускать маленьких змеев, - а то, что змеи наши... не летали. Да, мы носились с ними по мостовой туда и сюда - и против ветра и даже почему-то по ветру... Змеи тащились за нами, иногда, как бы из вежливости, они приподымались до высоты забора и, завалившись набок или на спину, снова волочились за нами, поднимая тонкую, как пудра, пыль - пыль, которая бывает только на немощеных улицах провинциальных городов...

Графин Стаканыч меж тем быстро и ловко сооружал нам змея. Мы следили за ним и, по правде говоря, не видели для себя ничего нового. Как делали и мы с Костей, так и он: подогнул слева и справа - чтобы не рвались бока змея - бумагу и, смазав края клеем (клей тоже был не столярный, а из муки), плотно прижал их. Затем на верхний край оранжевого прямоугольника приклеил дранку - так называемый наголовник, а две дранки подлиннее пустил по диагоналям листа.

Все то же самое, и мы так делали. Даже вот это заключительное: столяр быстро перевернул змея на лицевую сторону и двумя пальцами провел по каждой дранке, прижимая теперь не дранку к бумаге, а бумагу к дранке. И мы это всегда делали, чтобы дранки лучше пристали. Да, все так... Почему же наши змеи не летали?..

- Теперь бы ему часок-другой провянуть, просохнуть, - сказал Графин Стаканыч, - да вам, вижу, не терпится... И мне тоже некогда. Так мы его сейчас по ускоренной методе...

С этими словами он, придерживая змея за середину, за перекрестие дранок, поднял его над железной печуркой, где обычно разогревался клей, и стал помахивать змеем, нежа его на теплом восходящем воздухе. Вскоре темные влажные полосы от смазанных клеем дранок, видимые на лицевой стороне, стали светлеть, сливаться с общим оранжевым фоном.

Когда змей высох, столяр, оторвав от нашего тройника одну нитку подлиннее, другую покороче, быстро сделал змею верхние путы. Затем согнул наголовник в слабую дугу, отчего змей как бы выпятил грудь, стал выпуклым.

Оставался только хвост. Вот тут было другое! Мы делали хвост длинным, а путы на нем - короткими, а тут было наоборот. Наш хвост напоминал рогатку с короткими рогульками и длинной ручкой, у Графина же Стаканыча длинные рогульки и короткая ручка...

- Ну, пошли! - сказал столяр.

Это всегда был торжественный, решающе-острый момент: человек выходит с новым змеем. Что будет? Как полетит? Да и полетит ли?..

Столяр же сказал: "Ну, пошли!" - просто, наскоро, так как его ждали дела, конечно, поважнее.

Неся змея на весу, он прошел двор, калитку и, выйдя на середину нашей тихой, с зеленой травой улицы, обернулся, как бы взглянул на ветер. Встав спиной к нему, Графин Стаканыч, держа за нитку, чуть подкинул оранжевого змея.

И он полетел.

Да, как голубь. Прямо из рук...

Раздалось милое и дорогое сердцу змеевика учащенное постукивание вертящегося по земле мотка ниток: он разматывался, худел, уменьшался на глазах...

Впрочем, "дорогим и милым" это стало позже, когда змеи у нас перестали загребать пыль и принялись летать, принялись разматывать мотки... А сейчас пока что мы, раскрыв рты, смотрели, как оранжевый летун, забирая нитку, поднимается все выше и выше - выше дома, выше телеграфного столба (наша измерительная единица высоты), выше двух, трех, выше четырех столбов...