Валентина Мухина-Петринская - На Вечном Пороге

Разве я мог писать о самом дорогом в школьном сочинении? К тому же я был зол, устал от казарменной обстановки.

Взял да и написал, что мечтаю иметь отдельную комнату, которую я бы обставил, как хотел, и не пустил бы на порог, кто мне не по душе.

Преподавательница русского языка пришла в ужас от такой убогой мечты, позвонила Пелагее Спиридоновне, та восприняла это как укор своей воспитательной системе, и... в общем, была целая конференция по поводу моего индивидуализма. Выступали больше девчонки и все сравнивали меня с каким-то англичанином, который сказал: "мой дом - моя крепость".

Долго мне припоминали эту мою отдельную комнату. Как видите, не забыли и до сих пор. Странно! Та же Пелагея Спиридоновна весьма настойчиво хлопотала об отдельной секции. Хорошо помню, как она сияла и как все ее поздравляли, когда она наконец приехала в эту самую секцию.

И вот из-за этой истории Пелагея Спиридоновна сочла меня "неустойчивым" и не рискнула передать письмо отца, освободившегося из заключения.

- За что он сидел? - спросил я угрюмо.

Пелагея Спиридоновна, долго щурясь, смотрела на меня, видимо, колебалась...

- Твой отец был судим за убийство...- произнесла она как-то неуверенно и отвела глаза от моего лица. Я понял, что она сказала не все, но это было уже неважно.

Я долго молчал.

- Выпей воды, Нестеров! - почти мягко посоветовала она и сама налила воды из графина. Мне послышалась в ее тоне торжествующая нотка. Не то чтобы заведующая злорадствовала, но как будто хотела сказать: "Ты видишь теперь, я была права!"

- И все-таки вы не имели права решать за меня! - зло выкрикнул я, жестом отстраняя стакан с водой. Пот заливал мне глаза, и я вытер его ладонью.- Где письмо моего отца?

Поджав губы, она полезла в стол и сразу достала пачку писем.

- Мы переписывались,- пояснила она неохотно.- Я сообщала о твоих успехах на работе. Можешь взять эти письма. И... можешь обжаловать мои действия!

Пелагея Спиридоновна подробно растолковала, куда я могу на нее жаловаться. Я только махнул рукой и старательно спрятал в карман письма. Руки мои дрожали.

- Нестеров,- начала она с непохожей на нее нерешительностью,- объясни мне, почему ты так меня ненавидел? Ты не будешь отрицать...

- Вы хотите знать?

- Да.

- Хорошо, я скажу, прежде чем уйти навсегда. Когда я был маленьким, я не любил вас за то, что боялся вас - вы всегда были сухой, педантичной. Все ребята считали вас злой и боялись...

- Я... злая? Я была строгой ради вашего блага.

- Когда я подрос и стал размышлять... я стал вас ненавидеть.

- За что?

- За то, что вы хотели сделать нас всех одинаковыми. Изо дня в день вы употребляли всю вашу энергию, силу воли и власть на то, чтобы сделать детей, вверенных вам, копиями друг друга. Копиями выдуманного вами некоего хорошего мальчика. Вы хотели нас отштамповать! Это было очень страшно, и я противился изо всех сил и, сколько мог, учил других ребят противиться этому.

- Ты ненормален, Нестеров. Советую тебе обратиться к врачу.

- Раз не похож на вас, значит, какая-то ненормальность, да? Таких воспитателей, как вы, на километр не надо бы допускать к детям. Вы же считаете, что коммунизм - это общество, где все будут одинаково мыслить, одинаково поступать. Так оболгать коммунизм! Нет, Пелагея Спиридоновна, коммунизм - это общество, где один будет не похож на другого. Расцвет индивидуальности человека. Никто не будет бояться поступать, как он хочет...

-...вплоть до убийства?

Я игнорировал ее подлый выпад и закончил пылко, но не особенно умно:

- А таких, как вы, сошлют на какой-нибудь остров, и там воспитывайте друг друга - ханжи, догматики, бюрократы! Библиотек у вас не будет, вы же в глубине души не любите писателей. Вам будут посылать только газеты, чтобы вы знали, какого мнения держаться на данном этапе...

Повторяю, моя заключительная тирада была просто глупой, слишком уж я разошелся, но она окончательно взбесила Пелагею Спиридоновну. Она побагровела и, вскочив со стула, грозно указала на дверь:

- Вон отсюда!

Я раскланялся и ушел, по-мальчишески довольный, что взбесил ее.

Ехал я в цельнометаллическом вагоне. Никогда не представлял, что Сибирь такая огромная: день за днем мчался скорый поезд, а Сибири не было конца и края.

Попутчики были хорошие люди, сибиряки, только одна бабка очень надоедала: кто родители, да где жил, где учился. А как сказал, что детдомовский, так она сразу стала запирать чемодан. Наверное, думает, что все детдомовские жулики и воры.