"Альбатрос" потонул, танкер вылавливает людей: они сели в лодки, но их сразу перевернуло. Радировали только сейчас с танкера...
А потом нарушилась связь. Я уже не помню: то ли у нас испортилась рация, то ли с танкера перестали отвечать. Возможно, мешали атмосферные условия.
Настал такой безрадостный, темный день, какого я не припомню в своей жизни. Хуже всего была неизвестность! Никто не мог работать. Все были на своих рабочих местах, но ничего не делали. То и дело ходили в радиоузел. Мальшет и Турышев вообще не выходили оттуда. Лиза едва держалась на ногах. Я ужасно боялся, что она окончательно свалится и заболеет.
Девчонки из баллонного цеха бродили с заплаканными глазами, приговаривая: "Бедная Васса Кузьминична! Она же старая, разве она выплывет? Бедная Юлия Алексеевна! Бедный Фома Иванович! Бедный..." Так они перечисляли горестно весь экипаж "Альбатроса".
"Альбатрос" уже не существовал. А на танкере "Мир" теперь оказывали помощь тем, кто остался в живых...
В полдень вызвали к междугородному телефону Мальшета и Турышева. Говорил сам президент Академии наук. Барабаш и я стояли рядом и пытались что-нибудь понять из односложных ответов Мальшета. Видимо, все обстояло хорошо, если Филипп сказал: "Спасибо, я очень рад!" Потом он кратко рассказал президенту о гибели "Альбатроса" и о нашей тревоге. Мальшет передал трубку Ивану Владимировичу. Турышев издал невнятное восклицание и стал в чем-то убеждать президента, но тот не соглашался. Турышев выслушал его, чуть сморщившись, с каким-то виноватым видом.я
И вдруг я понял: директором обсерватории назначили Ивана Владимировича.
Так оно и было. Мальшет должен был теперь возглавить океанологический отдел, а Юлию Алексеевну Яворскую (так и не научившуюся топить углем) отзывали обратно в Москву.
Она будет рада. Ей здесь тяжело: она не умеет преодолевать бытовые трудности.
У меня заныло сердце: была ли она жива, бедная женщина?
В поселке тоже царило смятение, так как буря застала рыбачьи суда на глуби. К вечеру ветер стал немного стихать, но море еще сердилось. Отец Фомы был в Астрахани по колхозным делам и не знал о гибели "Альбатроса". Наш радист кое-как пробился к танкеру "Мир" и перешел на прием. Лицо его сразу словно осунулось. Мы стояли рядом - Мальшет, Турышев, Барабаш и я,- не сводя глаз с этого осунувшегося, измученного лица, ждали худой вести.
Вошли Лиза и Христина и по нашим лицам поняли, чего мы ждем... Радист, небритый, опухший, медленно снял наушники.
- На "Альбатросе" погибли двое,- сказал он хрипло,- остальные спасены. На танкере не знают, кто именно... Спасенные перешли на бурунский флот и под защитой плавучего рыбозавода возвращаются домой. С нашими реюшками...
И прошла еще одна ночь - в самой мучительной неизвестности.
Утром мы наскоро попили чаю, Лиза оставила Марфеньке своего Яшку, и мы отправились в Бурунный на мотороллере. Иван Владимирович и Филипп уехали раньше нас на машине.
Море еще волновалось, понемногу стихая, но уже поднялся свежий южный ветер и разогнал обрывки туч. На пристани собралась громадная толпа. Все стояли в суровом молчании и смотрели на горизонт - там показались реюшки... Я вдруг вспомнил день, когда мы узнали о гибели нашей матери.
Так же сверкало солнце на гребнях тяжелых зеленоватых волн. Так же лежали на ослепительно желтом песке перевернутые вверх дном свежеокрашенные - будто те самые - суда. Так же качались от ветра развешанные на берегу для просушки рыбацкие сети. Так же покачивались у пристани десятки лодок, блистающие осмоленными бортами, а над песком плыл сизый дымок сушняка.
Суда шли медленно, совсем как в тот день. И так же плескались на ветру полуспущенные вымпелы - сигнал бедствия. И так же резко и жалобно кричали чайки, носясь над водой. Лизонька стиснула мою руку. Светлосерые глаза ее смотрели с отчаянием.
- Помнишь? - спросила она.- Совсем, как тогда. Фомы нет и не будет, как мамы. Он так и не узнал, что я его люблю!
Я почему-то обернулся. Рядом стоял, понурив голову, Мальшет. Сломанные, искалеченные реюшки с порванными парусами пришвартовались к берегу. Ловцы молча один за другим сходили на землю. Среди них мы вдруг увидели сотрудников обсерватории с "Альбатроса" - измученных, почерневших, в изодранных платьях. Они поочередно попадали в наши объятия -нервный смех, всхлипывания, восклицания...
Я не сразу узнал Вассу Кузьминичну - так она постарела. Иван Владимирович, прижав к себе жену, плакал, не скрываясь.
Читать дальше