Валентина Мухина-Петринская: Обсерватория в дюнах

- Ты слышал, какая идет буря? - сказала она тревожно и, поцеловав меня, ушла к себе.

Я разделся и прилег возле жены.

- Без тебя плохо,- прошептала она.- Ты и не знаешь, как я тебя люблю! Я так счастлива только потому, что у меня есть ты!.. Несмотря ни на что, счастлива... Если бы еще я смогла ходить, хоть на костылях.

- Ты будешь ходить,- сказал я спокойно, подавляя щемящее чувство жалости.

- Я бы хотела всю жизнь пройти с тобой... для этого я хочу ходить,произнесла Марфенька и как будто сама прислушалась к своим словам...

Я крепко спал, когда что-то разбудило меня: какой-то разговор, скрип двери или неистовый рев урагана. Я быстро привстал: вроде говорила Лизонька, даже как будто плакала...

Наспех одевшись, я вышел в переднюю. Лиза, совершенно одетая - не ложилась она, что ли? - ломала руки, всхлипывала, а Христина в халатике с лампой в руке (электричество гасло в двенадцать часов ночи) уговаривала ее.

- Янька, ты слышишь, какая буря? - бросилась ко мне сестра. Лицо ее было искажено страхом и горем.- Я знаю, он погибнет, как погибла в море наша мама. Я знаю это! Что же делать, а?

Я предложил сходить к дежурному радисту узнать, что сообщают с "Альбатроса".

- Я с тобой! - Лиза стала поспешно надевать пальто, не попадая в рукава.

- Лучше не ходи, там же ураган! Тебя с ног собьет,- уговаривала ее Христина, тоже бледная и расстроенная.

- Нет, нет, я тоже иду!

На улице нас чуть не сбило с ног, я захлебнулся ветром, сестра укутала лицо платком. Крепко держась за руки, падая, спотыкаясь, мы кое-как добрались до баллонного цеха. У радиста уже сидели Мальшет и Турышев, оба нервничали. У Ивана Владимировича, кажется, было плохо с сердцем: его жена ведь была тоже на "Альбатросе".

- "Альбатрос" погиб? - вскрикнула Лиза, прижав обе руки ко рту.

- Тише,- сурово приказал Мальшет,- "Альбатрос" терпит бедствие. К нему на помощь повернул танкер "Мир". Будем надеяться.

Иван Владимирович заботливо усадил Лизоньку на диван и сам тяжело опустился рядом.

Мальшет стоял позади радиста, пристально смотрел на рацию, будто читал по ней. Постепенно подходили другие сотрудники - друзья и родные тех, кто был на "Альбатросе". Переговаривались шепотом.

Это была нескончаемая, тяжелая ночь. На Лизоньку было жалко смотреть: так она страдала. Все умолкли, застыв, словно надгробные памятники. Шевелились только, когда радист снимал наушники и оборачивался к нам.

Я старался не представлять того, что творилось сейчас на "Альбатросе", думать о другом, но не мог. Ведь я сам плавал когда-то матросом на этом самом судне и знал каждую переборку на его борту, чуть не каждый болт.

Я слишком хорошо знал, что сейчас там происходит, в темном разбушевавшемся море. Знала это и Лиза.

Так мы встретили рассвет. Лиза поднялась с посеревшим лицом.

- Надо идти кормить Яшку.

Я отвел ее домой. Буря не утихла, только стало видно, что делается на море: там ходили валы высотой с трехэтажный дом, они сталкивались и разбивались - начиналась каспийская толчея.

Вот когда "Каспий показал себя", по выражению Фомы.

Друг мой милый, Фома, как тебе плохо сейчас приходилось там, во взбаламученном море!.. И ничем мы не могли тебе помочь. В этом было самое ужасное - в нашем бессилии.

Небо полностью скрыли огромные свинцовые тучи, клубящиеся и сталкивающиеся, как будто и в небе начиналась толчея.

- Он погибнет, я знаю...- побелевшими губами шепнула Лиза и вошла в дом.

Марфенька уже проснулась. Янька был у нее на руках и плакал: хотел есть. Христина прибирала в комнате, но у нее, кажется, все из рук валилось.

Стало совсем светло, но море грохотало по-прежнему. Передав Яшку Марфеньке, Лиза опять оделась, чтобы идти к радисту, и тут горе осилило ее.

- Фома, родной мой...- рыдала, ломая руки, сестра,- ты даже не узнаешь никогда, что я люблю тебя!

Лизонька вбила себе в голову, что Фома погибнет. Ей представилось это именно потому, что она чувствовала себя виноватой перед мужем. Видно, никогда она ему не говорила о своей любви.

- Он был бы так счастлив, если бы это знал,- всхлипывала сестра,- ведь я не дала ему никакого счастья. Он вечно сомневался и был угнетен. Я видела это и все же оставляла, как есть. А теперь вот знаю, что люблю его, а его нет!

Кое-как овладев собой, Лиза умылась холодной водой, и мы пошли в радиоузел. Все стояли и возбужденно переговаривались, но, увидев нас, смолкли.

- Не пугайся! - сразу сказал сестре Иван Владимирович. Жилка на его виске болезненно дергалась.- Может, наши еще живы...