Ласло КОНТЛЕР - История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы

Чешский историк Франтишек Палацкий, словенский – Матия Каушич, польский аристократ Адам Чарторыский, венгерские политические деятели Лайош Кошут и Йожеф Этвёш, румынский революционер Николае Бэлческу, а также его земляк Аурел Попович (и это далеко не все) отстаивали в XIX в. идею сотрудничества и конфедерации. Продолжала она волновать умы и в XX в., после Парижской мирной конференции 1919–20 гг. и окончания Второй мировой войны. Большинство проектов центральноевропейского братства и федерации создавались на базе идеи политической целесообразности, нынешней raison d'état , [2] Благо государства (франц.) . на признании того факта, что малые народы региона не могут каждый сам по себе создать жизнеспособные государства, особенно перед лицом постоянной угрозы, которая таится для них в соседстве могущественных держав. Однако опыт прошлой жизни в наднациональном государстве дискредитировал саму идею федерации в любом ее виде, и после Первой мировой войны торжество принципа национального самоопределения предрешило судьбы бывших империй. Прежде, чем какие-либо центростремительные силы сумели бы нейтрализовать центробежность, присущую любому национальному движению, им стали настойчиво навязывать извне концепции региональной тождественности и специфики, учитывающие политические интересы соседей-сверхдержав и оснащенные всеми атрибутами социально-экономических, исторических и геополитических доктрин. Теория Фридриха Науманна о том, что Центральная Европа для Германии является естественной зоной ее влияния (как это было с Австро-Венгрией), получила особую популярность в годы Первой мировой войны. Однако спустя несколько десятилетий она неожиданно подлила масла в огонь, раздув в регионе костер нацистского экспансионизма, из-за чего после 1945 г. эту концепцию предали анафеме, а на смену ей пришло понятие «Восточная Европа», укоренившееся в политическом словаре периода «холодной войны». Понятие это, во-первых, фиксировало идею о советском господст- /17/ве в Восточном блоке, а во-вторых, пропагандировало мысль о том, что все земли восточнее Эльбы – от Балтийского моря до Балканских гор – обладают территориальным единством, а с точки зрения социального устройства родственны всем прочим владениям «старшего брата».

Подобная проекция послевоенной реальности на прошлое региона была подвергнута весьма осторожному критическому анализу в 1960-х гг. со стороны писателей и ученых стран Восточной Европы. В 1970-х гг. эта критика стала более откровенной и смелой, а в 1980-х дискуссии о судьбе Центральной Европы определяли ее интеллектуальную жизнь. Они развертывались не только в Берлине или в Вене, но и в Праге, Варшаве и Будапеште. Понятно, что в основном эта полемика велась в условиях андеграунда, время от времени, прежде всего, в Венгрии, прорываясь в сферу полуофициальной идеологии и культуры. Чешский писатель Милан Кундера опубликовал книгу «Трагедия Центральной Европы» – «западную» по своей культурной сущности и «восточную» по политической принадлежности – и, таким образом, «похищенную» у Запада. Близкие идеи исповедовал и венгр Дьёрдь Конрад, назвавший «историческим несчастьем» то, что тысячу лет тому назад проживавшие в регионе народы не сумели прочно встать на западный путь исторического развития. Венгерский историк Енё Сюч в эссе «Три исторических региона Европы» проанализировал специфические «исторические структуры» Польши, Чехии и Венгрии с большей научной тщательностью и глубиной, чем Кундера, но на основе тех же культурных традиций, мироощущения и типов национального самовыражения. Сюч пришел к выводу, что с момента своего формирования на восточных окраинах Западной Европы все эти государства оказались в весьма сходных обстоятельствах: они стали частью Европы позднее своих западных соседей и поэтому несколько отставали в экономическом и социально-политическом развитии, но в борьбе за выживание постоянно пытались догнать Запад, стать равноправной и равноценной его частью. Далеко не всё и не всегда им в данном отношении удавалось, и поэтому – по западным меркам – они до сих пор кажутся недостаточно развитыми, не полностью сформировавшимися. Тем не менее, при сравнении со своими восточными (и юго-восточными) соседями Центральная Европа обнаруживает качественное, так сказать, кровное, родство с цивилизацией Запада. Список авторов, развивавших эту тему, практически бесконечен; и, пожалуй, без всякого преувеличения можно сказать, что полемика о судьбе и специфике Центральной Европы самым серьезным образом способствовала созданию той интеллектуальной атмосферы, без которой были бы немыслимы события 1989 г. /18/