Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

От невыносимой боли я дико взвизгнул и рванулся со стула, но ремни и браслеты крепко держали меня. Вторая игла впилась в мой средний палец. За нею последовали третья, четвертая, пятая…

Страшная режущая и обжигающая боль терзала мои пальцы. Но страшнее и отвратительнее боли был запах. В мои ноздри, как винтами ввинчивался запах моего горящего мяса. От этого противного запаха меня затошнило и я потерял сознание…

Очнулся я от ощущения холодных струй, текущих по моей голове и лицу. Это Кравцов поливал меня водой из графина.

За моею спиной раздался голос Островерхова. Сквозь его медовость прорывалось рычание ярости:

— Продолжайте, товарищ врач! Не жалейте его ногтей…

Снова, одна за другой, стали впиваться иглы в мои пальцы. Каждая из них уходила под ногти больше, чем на сантиметр. Ногти лопались и мясо под ними шипело. Бергер отвинчивал черенки от игл и аккуратно рядышком клал на стол.

Я выл, плакал и стонал от боли. Иглы торчали уже из всех моих пальцев. Островерхое медово-протяжно спрашивал:

— Н-ну? Будешь признаваться? Бу-дешь? Бу-дешь? Отвечать я не мог. Боль и запах моего печеного мяса лишили меня голоса. Я лишь с отчаянием молча утвердительно кивал головой. Наконец, из моей груди вырвалось рыдание:

— Буду! Буду!

Теперь-то я "дошел" окончательно. Единственное желание овладело мною: поскорее подписать все, что угодно, лишь бы избавиться от невыносимо-острой боли и тошнотворного запаха.

Склонившаяся надо мной физиономия Островерхова расплылась в широчайшую улыбку. Он медово-протяжно пропел:

— Наконец-то, дорогой мой! Давно бы так! Напрасно только мучили себя и нас!

И торопливо бросил моим палачам:

— Прекратить маникюр, товарищи!

Врач неторопливо начал вытаскивать иглы из-под моих ногтей. Это вызвало у меня новые приступы мучительной боли. Не выдержав ее, я вторично потерял сознание…

Холодная вода и приятное ощущение медленно уходящей из кистей моих рук боли привели меня в чувство. Под ногтями уже не было иголок. Человек в белом халате куском ваты, обмакнутым в спирт, старательно смазывал обезображенные концы моих пальцев. Они были черны от ожогов, ногти полопались и из ранок торчали кусочки воспаленного, обуглившегося мяса и сгустки темной запекшейся крови.

Кравцов расковал и развязал меня, а Островерхов, положив на стол передо мною несколько листов бумаги и "вечное перо", потребовал с ласковой повелительностью:

— Ну, подписывайте'! Скорее!

Что было написано на этих листах, я не мог разобрать. Мое лицо заливали слезы, смешанные с водой.

Следователь сунул мне в руку перо. Коснувшись его израненными пальцами, я застонал и скорчился от боли. Перо выпало из моей руки и покатилось по столу. Боль, впрочем, была не такой резкой, как раньше и, пожалуй, незначительным усилием воли я смог бы преодолеть ее, но в этот миг у меня в мозгу мелькнула мысль, показавшаяся мне спасительной:

"Симулировать. Использовать боль. Не подписывать".

Я ухватился за эту мысль и начал "симулировать" брал перо и со стонами, корчась и скрипя зубами, ронял его.

— Возьмите себя в руки, дорогой мой. Больше мужества, больше твердости! Одно небольшое усилие и вы сможете писать, — подбадривал меня Островерхое.

В ответ я стонал:

— О-о-ой, не могу! Вы искалечили меня! Руки, мои руки! Перо не держат… Дайте отдых моим пальцам, вылечите их и я подпишу все, что хотите.

Мысль соблазна и надежды лихорадочно билась в моем мозгу:

"Главное — отказаться сейчас. А потом, может быть, как-нибудь вывернусь".

— Когда же вы подпишете? — с сердитой досадой спросил следователь.

— Как только смогу держать перо в руке, — ответил я.

Мне удалось его обмануть; он отодвинул от меня листы бумаги, приготовленные для подписи. Но провести опытного теломеханика было невозможно. Уставившись на меня дымчатым взглядом, он с насмешливой гримасой покачал головой, и прошелестел, чуть повысив голос:

— Не верьте ему, товарищ следователь! Он вам шарики вкручивает. Если хотите, я заставлю его подписать сейчас же.

Услышав это, я в отчаянии завопил:

— Нет! Нет! Я говорю правду! Клянусь!

— Он затягивает время. Не верьте! — настаивал Кравцов.

Но у Островерхова, видимо, появились какие-то новые соображения, касающиеся моего "дела".

— Хорошо, — сказал он подумав, — я дам вам отдохнуть несколько дней и за это время кое-что дополню к вашему признанию. Но помните, дорогой мой, — его голос зазвучал угрожающе, — в случае отказа, ваши ноготки познакомятся с самыми толстыми иглами…