Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

Тюрьма окружена двойной стеной и ворота ее тоже двойные, соединенные сводчатым проходом, в котором дежурит привратник. От этого энкаведиста зависит успех побега. Если он ничего не заподозрит и откроет внутренние ворота, ему приставят к носу наган. После этого, если он не поднимет шума, его свяжут и сунут в привратницкую комнату, где хранится оружие тюремщиков; им запрещено входить в тюрьму с оружием, во избежание попыток заключенных овладеть им с целью побега.

Беглецы в этом арсенале возьмут револьверы, и пять винтовок для "конвоя" и отобранным у привратника ключом отопрут наружные ворота. В трех кварталах от тюрьмы будут ждать извозчики, которые и развезут беглецов по разным "малинам" города.

В плане побега было несколько весьма сомнительных и рискованных деталей. Нападения на надзирателей могли вызвать слишком много шума, а привратник или охрана за наружными воротами оказаться недоверчивыми и не выпустить нас из тюрьмы. В каждом из этих случаев мы были бы расстреляны охранниками во дворе, в воротах или даже по ту сторону тюремных стен. Существовала и еще одна рискованная деталь: Силкин выдаст подготовку к побегу, если ему представится хотя бы малейшая возможность "стука".

Федор Гак и его урки без колебаний шли на весь этот риск потому, что им, за исключением Прицкера и Силкина, ожидавших по 2–3 года концлагерей, на этот раз угрожали расстрел или "смерть от разрыва сердца" а, в лучшем случае, большие сроки заключения в отдаленных каторжных лагерях.

Наган и браунинг, которые нам показал староста, были его личным оружием, хранившимся в одной "малине". На это специально им подобранное и проверенное оружие, если бы пришлось стрелять, он мог надеяться; оно его еще ни разу не подводило. Готовясь к побегу, он приказал своим приятелям на "воле" прислать ему револьверы, что они и выполнили с помощью уголовников, работавших в тюремной бане.

Из всех уголовников отказались участвовать в побеге только Семен Борисович и Силкин.

— Вы хотите, чтобы тихий и мирный гравер начал бегать? Это же смешно. От этого мое сердце поломается. И что будет с моею семьей? Ее же возьмут заложниками, — заявил Прицкер.

Силкин пробурчал угрюмо:

— Я не дурак, чтобы за побег на вышку лезть. Мне еще жить хочется.

Урки решили связать их и оставить в камере вместе с надзирателями.

— Ну, а ты как? — обратился ко мне староста. — С нами срываешься или и тебя веревкой спутать?

Я колебался. От побега меня удерживало то же, что и Прицкера: семья. Если я убегу из тюрьмы, энкаведисты арестуют моих родных, а затем в газете появится многозначительное объявление о розыске:

"Тяжело больные жена и мать разыскивают мужа и сына…''

Ниже будет указан адрес одного из отделений милиции.

Эти соображения я высказал Федору. Он крутнул головой, и простуженно просипел:

— А если тебя шлепнут? Легко это твоим перенесть? Я пожал плечами.

— Для них это легче "методов физического воздействия".

Он подумал и сказал:

— Надо твоих в малину отправить.

— Как это сделать? — спросил я.

— А вот как. Есть в городе такие коопы, где продавцы вместе с урками работают: ворованное барахло сбывают. На тихую, конешно. Один такой кооп возле тюрьмы, там, где нас будут ждать извозчики, а другой как раз напротив твоей квартиры. Звякнешь своим по телефону из одного коопа в другой, а потом коопщик отведет твоих в малину. Оттуда тебя с семьей в горы к абрекам переправим…

Мне как-то не верилось в возможность спасения вместе с семьей и я продолжал колебаться. Федор засипел обидчиво:

— Сдрейфил ты, что-ли, братишечка? Икру мечешь? Или ко мне веры не имеешь?… Пойми, братишечка, только для тебя это делаю. Ты, хотя и не уркач, но свой парень в доску.

— Какое там — в доску? Во весь досчатый забор. Срывайся с нами, Мишка, — подхватил Петька Бычок. Его поддержал Семен Борисович:

— Для вас, молодой человек, бежать из тюрьмы имеет некоторый смысл. Имея ваш возраст и семью в этом городе, я бы тоже рискнул. Но когда ты сравнительно пожилой еврей и твоя семья где-то в Ростове, так бегать уже невозможно…

И я согласился бежать. Будь, что будет… Силкина в этот день били дольше и больнее, чем обычно. В заключение битья староста пригрозил ему:

— Если ты, гад, стукнешь про побег, либо хотя глазом надзирашке мигнешь, то моментально будешь пришитый.

Всхлипывая и вытирая слезы, зырянин клялся и божился, что у него и в мыслях нет и не было такого намерения…

До вечерней поверки оставалось 5–6 часов. Нервно-напряженное ожидание и лихорадочно-поспешная работа камеры заполняли их. С молчаливой торопливостью мы заканчивали последние приготовления к побегу: из лоскутов матрасов плели веревки для связывания тюремной охраны. Двое заключенных топтались возле дверей, своими телами загораживая нашу работу от взглядов надзирателей.