Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

В общей подследственной за рассказывание пострадало несколько человек, в том числе Лавринский и Карпушин. Каждому из них "пришили десятку", т. е. обвинение в камерной антисоветской агитации по десятому параграфу 58-й статьи.

На одном из допросов Островерхову вздумалось наградить этим параграфом и меня.

— Ведете в камере агитацию! Придется дополнить ваше дело десяткой, — заявил он мне.

— Никакой агитации не веду! Ваши сексоты вам наврали, — возразил я.

— Как не ведете? А всякие басни, которые вы рассказываете подследственникам? Это что?

Мне совсем не хотелось получить еще одно обвинение к уже имеющимся. Поэтому на его вопросы я ответил, подлаживаясь под советскую пропаганду:

— Я рассказываю о Шерлоке Холмсе. В написанных о нем рассказах Конан-Дойля показано бессилие буржуазной полиции в деле раскрытия уголовных преступлений. Полиция, тренированная исключительно для борьбы с рабочим классом, принуждена пользоваться услугами частных сыщиков в уголовных делах. Где же здесь антисоветская агитация?

Островерхов кисло ухмыльнулся. Вероятно, он в этот момент подумал о бессилии не буржуазной, а совсем иной "полиции".

— Могу привести вам другой пример, — продолжал я. — Недавно в камере я рассказывал мемуары Элмера де-Латюд, просидевшего в Бастилии сорок лет. Разве это агитация? Ведь у нас на такие сроки не сажают.

— Сажают и на большие, кого надо, — махнул он рукой, — но дело не в этом. Ваши росказни мне не нравятся. Они мешают заключенным думать о своих преступлениях и раскаиваться в них. Прекратите вашу камерную болтовню или заработаете дополнительное обвинение. Я вспылил:

— Мне на это обвинение наплевать! Вы готовите меня к крупному процессу и включаете в него пустяковый параграф. Обвиняете в шпионаже и пристегиваете к нему какую-то разнесчастную агиташку. Кому это нужно?

Мои слова и нахальный их тон на него подействовали. Я был отправлен в камеру, увернувшись от "десятки" и не получив дополнительного обвинения.

Заключенным я рассказывал, главным образом, о бандитах и сыщиках, как существовавших в действительности, так и выдуманных писателями. Мои рассказы имели успех у слушателей. Их слушали с интересом и задавали много вопросов. Это не удивительно. "Легкое чтение" пользуется наибольшим спросом в тюрьме.

Успехи мои, как рассказчика, начались еще среди урок, в камере "социально близких". Первый рассказ о Шерлоке Холмсе не дал даже намека на успех. Уркам он не понравился.

— Чего ты нам бузу заливаешь? Где это видано, чтоб лягаши побивали самых мировых урок? Слушать тошно, — критиковали они меня.

Тогда я стал переделывать Пинкертона, Холмса, Ника Картера, Лекока (да простят они мне), награждая лаврами побед исключительно бандитов и воров. Леблановского Арсена Люпена я преподносил слушателям в "чистом виде". Там ничего не требовалось изменять. Подобные рассказы приводили уголовников в дикий восторг. В награду за них они подкармливали меня, дали хорошее место в камере и, наконец, начали считать "своим в доску"…

Один из моих рассказов в общей подследственной был неожиданно прерван. Вызвали с вещами Петьку Бычка. Он растерянно заморгал ресницами и, разведя руками, сказал плачущим голосом:

— Что же это, а? Как же я без тебя, Мишка, буду? Зачем же это они, а? Ну и брали бы нас вместе.

Собирая свои вещи, он бросал их в мешок не глядя и плакал. У меня глаза тоже были мокрые. Только теперь я понял, насколько сдружился с этим вором и взломщиком, который, не в пример многим "честным людям", обладал большой человеческой душой, не испорченной большевизмом.

Перед уходом Петька сообщил мне, на всякий случай, адреса тайных и самых надежных "малин" — воровских убежищ в Пятигорске и Кисловодске. С его стороны это было наивысшее доверие ко мне.

Прощались мы, как навсегда расстающиеся близкие друг другу люди, с объятиями и поцелуями…

Вечером меня просили продолжать рассказ, прерванный, по мнению слушателей, на самом интересном месте. Вместо него я рассказал другой, о жизни "короля медвежатников" Петьки Бычка. Он был не хуже приключений Арсена Люпена.

А несколько суток спустя Петьку расстреляли.

Рассказы в общей подследственной вызвали у коммунистов и комсомольцев зависть, а затем и нечто, вроде соревнования. Посовещавшись между собой, они решили организовать для нас чтение лекций о марксизме, а также по истории классовой борьбы и большевистской партии.