Игорь Минутко - Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

— А! Вот и вы! — Ленин стремительно поднимается со стула, покинув письменный стол, на котором круг от настольной лампы под стеклянным колпаком освещает разбросанные листы бумаги, исписанные мелким неразборчивым почерком, кипу газет с абзацами и строками, сильно, раздраженно подчеркнутыми красным и синим карандашами, и быстро шагает навстречу Глебу Ивановичу, слегка набычив лысую голову. — Прошу! Жду вас, батенька, с нетерпением.

— Добрый вечер, Владимир Ильич…

— Добрый! Даже очень!

Хитрый прищур глаз, пронзительный, резкий взгляд, в котором недоверие смешалось с язвительной усмешкой. Крепкое рукопожатие с энергичным встряхиванием.

— Проходите! Проходите, товарищ Бокий! — Ленин слегка приобнял вечернего посетителя за плечи. Он кряжистый, крепкий, ниже Глеба Ивановича на полголовы, и если бы некто невидимый, находящийся сейчас в кабинете, наблюдал эту пару, могло бы возникнуть сравнение двух партийных функционеров с Дон-Кихотом и Санчо Пансой. Бокий, высокий, худой, с удлиненным бледным лицом — Дон-Кихот, Ленин — Санчо Панса. — И расположимся мы с вами вот здесь, на диванчике. Беседа у нас неординарная, без свидетелей…

Они садятся на уныло-казенный диван, обтянутый черной кожей, полуобернувшись друг к другу, и беседовать так не очень-то удобно.

— Что же, дорогой Глеб Иванович, прежде всего — поздравляю! С сегодняшнего вечера вы возглавляете спецотдел.

— Спасибо, Владимир Ильич. Приложу все усилия…

— Знаю, знаю! — перебивает коммунистический вождь. — И все у вас наипрекраснейшим образом получится. Ни я, ни другие товарищи… Мы в этом не сомневаемся. Статус нового отдела вам известен. Хотя он будет находиться в структуре товарища Дзержинского, непосредственное подчинение — ЦК партии и Политбюро…

«И лично вам», — мысленно перебивает Ленина Глеб Иванович.

«Совершенно верно!» — угадывает его мысли Владимир Ильич.

— И вот что еще, батенька. — Ленин вдруг проворно вскакивает с дивана и начинает быстро прохаживаться из угла в угол своего небольшого скромного кабинета, заложив руки за спину. — Круг ваших обязанностей и забот вам известен, вчера мы на сей счет подробно беседовали..

— Да, Владимир Ильич.

— Экий вы сегодня, Глеб Иванович, неразговорчивый… — Ленин останавливается напротив Бокия и смотрит на него пристально, напряженно, не мигая. — В связи с вашим новым назначением, Глеб Иванович, — главный коммунист Российской Федерации понижает голос, — у меня к вам будет поручение… Архиважное поручение. — Хозяин кремлевского кабинета опять садится на диван рядом с новоиспеченным начальником спецотдела. — И об этих наших с вами делах, — на словах «наших с вами» сделано ударение, — никто не должен знать. Ни одна живая душа. — (И мертвая тоже, следует добавить. Впрочем, воинствующий атеист Ленин не верит в бессмертие душ человеческих.) — Надеюсь, вы меня понимаете?

— Я не подведу вас, Владимир Ильич.

— Видите ли, — Ленин начинает явно волноваться и нервничать. — Древняя истина: власть развращает. Чистота наших рядов… Мы первое в мире и истории человечества пролетарское государство. Не запятнать… Архиважно не запятнать имена вождей, руководителей рабочих и крестьян. А человек слаб… Вы со мной, Глеб Иванович, согласны?

— Еще как согласен, Владимир Ильич! — Бокий уже понял, чего от него хочет новый владыка московского Кремля и России. — Слаб во все времена.

— Слаб! Слаб! — Ленин вдруг радостно, коротко рассмеялся. — И вот ведь в чем незадача: победить, побороть эту слабость чрезвычайно, немыслимо трудно! Архитрудно!

«Ее вообще невозможно победить», — думает Бокий.

«Вынужден с вами согласиться», — вновь угадывает ход его мысли Ленин.

— И еще, Владимир Ильич, в руководстве нашей партии, — тихо, но твердо говорит новый начальник спецотдела, — и в правительстве государства нельзя допускать интриг, раскола, соперничающих между собой группировок.

«Ни в коем случае, — Ленин вскакивает с дивана и быстро ходит из угла в угол кабинета. — Ни в коем случае не допускать… Но ведь уже… Постоянно… А сейчас?.. Демократический централизм… Рабочая оппозиция… Новые коммунисты…»

Вождь мирового пролетариата вдруг резко останавливается и медленно, осторожно приближается к письменному столу, садится на свой стул, наклоняет голову, и в блестящем лысом черепе отражается мертвенный свет настольной лампы. В кабинете повисает тягостное молчание. За окнами, на которых не задернуты шторы, темно-синий, поздний майский вечер, и в небе, кажущемся черным, мигают редкие весенние звезды.