Игорь Минутко - Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

— Да, утешить! Только не стройте, пожалуйста, никаких идиотских иллюзий: сейчас вас расстреляют…

— Что-о-о?..

— Да, да! Преспокойно расстреляют. Но Яков Григорьевич, поймите вы, дорогой мой: смерти нет! Вовсе нет — ни для черных, ни для белых, ни, следует добавить, для красных! — Цилиндр вдруг расхохотался. — И я вам скажу — напрасно это…

— Что напрасно? — понуро спросил Блюмкин.

— Что окончательной смерти нет, например, для таких «красных», как вы. Уж больно с вами много хлопот, но оставим пока эту абстрактную философскую тему. Потом, на досуге… Словом, Яков Григорьевич, сейчас вы вовсе не умрете. Вас ждет всего лишь переход в новое состояние. Эфирное, если угодно. Как тут у вас все это называют? Всякие тонкие энергии. А! Долго и скучно объяснять. Еще совсем немного, и все сами испытаете.

— Это… Это больно? — пролепетал приговоренный к расстрелу.

— Да нет же! Какой вы, однако… Приходится констатировать — прав Яков Самуилович: какой вы дурак! Словом, физической боли не будет никакой, поймите это, идиот: вы расстанетесь со своим грешным телом! А я с вами, рядом. Почти тут же подхвачу. И уж там вы — наш! Дел, интереснейших дел, Яков Григорьевич, невпроворот! И так будет всегда!

— Как это — всегда? — прошептал Блюмкин.

— Очень просто: сейчас ваше эволюционное развитие. закончится, и вы навечно — навечно! — останетесь с нами. Учтите: это не наш, а ваш свободный выбор. Заживем разнообразно, не заскучаете, но одного, приготовьтесь к этому немедленно, вы лишаетесь тоже навсегда: никакой самодеятельности. У нас, батенька, дисциплина. В наших краях это вам разъяснит и Владимир Ильич Ленин, вернее то, во что он превратился. Кстати, бывший вождь мирового пролетариата в нашей иерархии при высокой должности.

— Да? Правда? — залепетал Блюмкин. — И может быть…

— Может! Может! — раздраженно перебил Цилиндр. — Так, Яков Григорьевич — взяли себя в руки. Запомните, вы должны расстаться с так называемой жизнью достойно, согласно вашей… гм… революционной деятельности. Вы обязаны стать для потомков легендой. Здесь с вашей легендой нам еще предстоит поработать, кое-что свершить. Ну, взбодрились! Они идут.

— Что?.. Как?.. Зачем? — Блюмкин, двадцатидевятилетний молодой человек, слепо заметался по камере, налетая на стены.

В замочной скважине заскрежетал ключ, и дверь открылась.

В камеру вошел красноармеец с винтовкой без штыка.

— Руки за спину! Выходи!

Получив удар прикладом в спину, Яков Григорьевич вылетел в коридор.

Тут было еще трое палачей: командир с револьвером и два красноармейца с винтовками, все совсем молодые, каждому лет по двадцать, не больше, — все с хмурыми, замкнутыми лицами: сейчас они выполнят приказ родной коммунистической партии, уничтожат еще одного «врага народа».

— Пошли! Вперед! — командир первым, не оглядываясь, зашагал по коридору.

Получив второй удар прикладом в спину, Блюмкин с заплетающимися ногами повлекся вперед.

Двое конвоиров шли по бокам, на шаг приотстав. Третий — сзади — след в след.

И вдруг Яков Григорьевич начал медленно сгибаться, теряя сознание.

Тут же рядом оказался Цилиндр, подхватил его под локоть стальной, холодной как лед рукой.

— Будете наказаны! — свирепо зашептал он. — Будете жестоко наказаны, если сейчас же… Ну-ка, держитесь за меня, урод несчастный!

— Да, да… Простите… Умоляю — простите. Я больше не буду…

— Простил! Уже простил. А теперь соберитесь! Больше мужества! Как там у вас? «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе!..»

Ко всему привыкшие конвоиры были обескуражены, даже больше, ошеломлены: они никогда не видели, чтобы приговоренный к расстрелу совершал свой последний путь по коридорам Лубянки подобным образом: враг народа наклонился вправо так сильно, что ему давно пора было грохнуться на пол. А он шел, быстро перебирал заплетающимися ногами, и иногда казалось даже, что смертник невесомо плывет над полом, цепляя носами грязных ботинок вытертую ковровую дорожку.

Или мерещится? Переработали?..

Плечо Цилиндра, к которому он прижался, ища спасения, было холодным, как арктический лед, но представьте себе, приятно охлаждало, успокаивало, приводило, если угодно, в чувство.

— Вот так! Молодцом! Умница!

— Так, может… Мы отсюда сейчас улетим?..

— Опять вы за свое, Яков Григорьевич!

— Но по… Понимаете, жить хочется…

— Прекратите бормотание! — рявкнул командир палачей. — Иванов! Сунь ему по кумполу!