Игорь Минутко - Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

Здесь сторонники Таши-ламы или враги Далай-ламы, что одно и то оке, ждут агента из Москвы. С ним связана некая акция, которая «потрясет весь Восток, а в Тибете все поставит на свои места, восстановив справедливость». Предполагаю, что готовится или государственный переворот с устранением Далай-ламы, или, может быть, прямое военное вторжение Советов в Тибет, которое возглавит этот московский агент.

Возможно, он уже в Лхасе или где-то рядом. Но мною пока не обнаружен.

Цампо

9.III. 1924 год

Лхаса

Под агентурной кличкой Цампо скрывался калмыцкий лама Хаглышев. У этого человека были свои счеты с большевистской Москвой: выступив против разгрома и разорения буддийских храмов у себя на родине, он в 1920 году был арестован чекистами, его провели по нескольким этапам для опознания единомышленников — «белых буддистов», и в конце концов он оказался в ташкентской Чрезвычайке, в камере смертников. И — перст судьбы: удалось бежать, когда вели на расстрел. Опаснейшие скитания привели Хаглышева в Константинополь — он попал в среду солдат Добровольческой армии, укрывшихся в Турции после взятия Крыма красными. Здесь яростный ненавистник коммунистов, исповедующих атеизм, бывший лама был завербован британской разведкой и, учитывая его внешний облик и вероисповедание, направлен в Сикким, в распоряжение подполковника Бейли.

«Московский агент, — думал британский резидент, размышляя над донесением Цампо, — явится сюда… Возможно, уже явился. Он окажется здесь в облике восточного ламы или паломника — таких в России искать не надо. Монголы, буряты, киргизы… Те же калмыки…»

Фредерик Маршман Бейли не мог и мысли допустить, что «агент Москвы» вместе с поразившей его своей зрелой красотой несколько загадочной супругой только что был его почетным гостем.

Кстати, на следующий день подполковник нанес ответный визит Рерихам, затем Николай Константинович и Елена Ивановна опять появились в доме Бейли. Живописец и английский разведчик стали просто необходимы друг другу: у них были общие интересы — искусство, архитектура, история религий Востока, и прежде всего, буддизма. Елену Ивановну и Фредерика Маршмана сближала музыка: они в четыре руки великолепно играли Шопена на фортепиано.

Долгие вечера то в одном, то в другом доме, заполненные интеллектуальными беседами и маленькими импровизированными концертами, проходили в атмосфере растущей дружбы.

Он был готов к их появлению.

Собственно говоря, и дату их визита тоже определил он, вернее они: Елена Ивановна, во время обсуждения вопроса: «Когда?» — одобрила выбранный им день: «Это число у нас счастливое».

Итак, восьмое апреля 1924 года.

Для аудиенции Николай Константинович Рерих выбрал самый большой торжественный зал бунгало Талай Пхо Бранг, стены которого украшали старинные гобелены со смутными картинами из жизни тибетских лам (краски потускнели, и только швы позолоченной нитью, казалось, не знали разрушительного понятия «время»).

Просторное кресло черного дерева, больше похожее на трон, стояло в центре зала. Рерих оделся повосточному, но скромно: китайский халат из темно-синего бархата, расшитый белым бисером, наглухо застегнутые, мягкие ботинки из верблюжьей кожи, на голове тюбетейка, тоже из синего бархата, без всяких украшений.

Во время аудиенции он должен принимать их один — так говорилось в тайной инструкции, содержание которой Николай Константинович знал наизусть.

Было без четверти десять утра, когда он появился в зале.

«Только никакого волнения. Никаких эмоций». Он медленно прохаживался вдоль стен, рассматривая гобелены и ничего не видя. «Спокойствие. Полное спокойствие…»

Однако сердце билось учащенно, оно не поддавалось уговорам.

Бесшумно открылась дверь, появился слуга, местный индус, поклонился, сказал с трудом, но абсолютно правильно произнося английские слова:

— Монахи и трое лам из монастыря Морулинг пришли. Ждут.

— Пригласите их, мой друг.

За слугой закрылась дверь, а он, стараясь идти медленно, направился к креслу, осторожно опустился в него, расправил полы халата, выпрямился. И был теперь величественным.

На лице Рериха засияла улыбка, сначала несколько вымученная, потом приветливая и естественная.

Странно… Он каким-то непонятным образом пропустил тот миг, когда они вошли в зал. Он увидел их сразу перед собой: троих лам в ярких желтых одеждах до пола, в высоких восточных шапках с тройным раструбом, и монахов, — их было много — в одинаковых оранжевых одеждах, с наголо бритыми головами.