Евсевий Памфил - Жизнь Константина

Узнав об этом, василевс болел душой и, почитая сие дело собственным несчастьем, тотчас из окружавших себя благочестивых мужей избрал одного [197] , которого хорошо знал, как человека, отличавшегося целомудренной добродетелью веры и в прежние времена прославившегося исповеданием благочестия, и, отправив его в Александрию с повеление водворить там мир между враждовавшими, дал ему весьма нужную грамоту на имя виновников раздора. Эту грамоту, заключающую в себе свидетельство заботливости (Константина) о народе Божьем, хорошо поместить в повествовании о Константине. Она состоит в следующем:

Победитель Константин, Великий Август, Александру и Арию:

"Свидетельствуюсь самим помощником в моих предприятиях и Спасителем всех — Богом, что две причины побуждали меня к совершению предпринятых мной дел.

Во-первых, я сильно желал учения всех народов о божестве, по существу дела, привести как бы в один состав, во-вторых, телу всей Ойкумены, как страждущему тяжкой некой болезнью, возвратить прежнее здравие. Предположив эту цель, иное рассматривал я внутренним оком ума, а иное старался совершить силой воинской руки, и знал, что если я служу, всеми служителями Божьими, согласно с моими молитвами, восстановлено будет единомыслие, то ход общественных дел получит изменение, соответствующее благочестивым намерениям каждого.

Поэтому, когда всю Африку объяло истинно невыносимое безумие, и некоторые люди с безрассудным легкомыслием дерзнули разделять народное богопочтение на различные толки, я, для остановки болезни, не находил другого удовлетворительного в этом случае врачевания, как уничтожить общего врага Ойкумены, священным вашим соборам [198] противопоставлявшего беззаконное свое мнение, и отправить некоторых из вас на помощь общему делу, чтобы через них восстановить единомыслие между враждующими.

Ибо, как сила света и закон священного богослужения, по благодеянию Всеблагого, вышли будто из недр Востока и священным сиянием озарили всю Ойкумену, то я не без основания старался разузнать вас и чувством души, и действием зрения, — я верил, что вы будете вождями народов к их спасению. Поэтому, тотчас после великой победы и истинного торжества над врагами, я решился исследовать, прежде всего, то, что считал делом первым и важнейшим из всех.

Но, о благое и божественное провидение! Как жестоко поразила мой слух, или лучше, самое сердце весть, что между вами возникли разногласия более тяжкие, нежели какие были там прежде, и что вы, через которых я надеялся доставить исцеление другим, сами имеете нужду в гораздо большем врачевании! Когда же я рассуждал о начале и предмете этих споров, то повод к ним мне показался весьма незначительным и вовсе не стоящим такого прения. Посему, вынужденный к настоящему посланию пишу единодушной вашей прозорливости и, призвав на помощь божественное провидение, объявляю свое право быть посредником в вашем недоумении и как бы покровителем мира между вами, ибо, если при содействии Всеблагого, не трудно было бы мне, и по поводу более важного разногласия, предложить свое слово благочестивому уму слушателей и каждого обратить к полезному; то почему не мог бы я обещать себе удобнейшего и легчайшего восстановления дела, когда преграду ему полагает случай столь маловажный и ничтожный? [199]

Знаю, что настоящий спор начался таким образом: Когда ты, Александр, спрашивал у пресвитеров, что каждый из них думает о каком-либо месте закона, или лучше сказать представлял на обозрение бесполезную [200] сторону вопроса, тогда ты, Арий, неосмотрительно предлагал то, о чем сперва не следовало и думать, или подумав, надлежало молчать — вот откуда родилось между вами разногласие [201] , расторгалось общение [202] , и святейший народ, разделившийся на партии, удалился от единомыслия с общим телом Церкви [203] . Итак, пусть каждый из вас с равной искренностью простит другому и примет то, что справедливо советует вам ваш сослужитель. А что именно? О том в прежние времена не прилично было ни вопрошать, ни отвечать на вопросы, потому что подобные вопросы, не вынуждаются каким-нибудь законом, а предлагаются для увлечения бесполезной праздности в спорах [204] , хотя и являются иногда, как средства естественного упражнения, но мы должны держать их в уме, а не вносить легкомысленно в общественные собрания и не вверять необдуманно слуху черни. Ибо кто может обстоятельно узнать, или по надлежащему истолковать силу столь великих и столь трудных предметов? Если же иной и счел бы это легким, то многих ли убедит он среди народа? Сверх того, при тщательном исследовании подобных вопросов, кто устоит против опасности подвергнуться [205] заблуждению? Итак, в изысканиях этого рода надобно удерживаться от многословия, чтобы, или по слабости своего естества, не имея силы истолковать предложенный вопрос, или по тупости слушателей, не сумев сообщить им ясного понятия о высказанном учении, тем или другим образом не довести народа либо до богохульства, либо до раскола.