Коллектив авторов - «Пломбированный вагон» подборка воспоминаний

Владимир Ильич пододвинул свой стул, положил нам на плечи руки. Мне сразу стало легче.

Многие сошли с революционного пути после начала войны. А как женевские товарищи, — многие оказались социал–патриотами? — спрашивал Ленин.

Он встал, прошелся по комнате, заложив по своей привычке большой палец левой руки за жилет. Разговаривал он с нами так, как будто мы были старыми знакомыми.

Чувствовалось, что ему тяжело переносить создавшееся положение. Ведь Каутский, Плеханов, Гед, Вандервельде и другие, почти весь Интернационал.

— Возможен ли возврат Плеханова к нам? — спросил Августул.

— Возможен, — ответил Владимир Ильич. — Но думаю, что он уже не исправится.

Августул интересовался товарищами — кто где находится, кто что делает.

— Вы еще молоды, — продолжал Ленин, — вы не знаете, как это иногда бывает. Часто случается, что у члена партии личное заслоняет общественное, партийное. Такой товарищ временно отходит от партии и перестает работать активно. Когда же его личные дела поправятся, он снова возвращается в лоно партии. В этом нет ничего особенного. Такова жизнь.

В комнату вошла Н. К. Крупская, неся в руках поднос, на котором лежали бутерброды, булочки, стояли чашки, кофейник, сахарница, молочник. Ленин пододвинул маленький столик, приглашая нас. Мы растерялись.

— Пожалуйста, кушайте! Пейте кофе!.. С дороги‑то, небось, проголодались! — говорила Надежда Константиновна, наливая нам кофе с молоком.

Пришлось сесть к столику. Я настолько смутился, что забыл размешать сахар. Он так и остался на дне чашки.

Ленин с аппетитом ел бутерброды, пил кофе и в то же время разговаривал. Он ругал меньшевиков:

— Это настоящая ликвидаторская сволочь! Клянутся Марксом, а на деле бессовестно ему изменяют.

— Ну, какой же ты, Володя, право! Дай людям выпить кофе! Ругать всегда успеешь!.. — говорила Надежда Константиновна.

— Каутского я сейчас ненавижу больше всех. Нет ничего более вредного для пролетариата чем самодовольство и двуличие Каутского!

Ленин все больше возбуждался.

— Центризм Троцкого, — говорил он, — явление не случайное.

Надежда Константиновна убрала со стола.

— Как хорошо было бы, — сказал Августул, — если бы в России сейчас собралась конференция, так человек пятьдесят — шестьдесят, и от имени партии выступила против войны.

— Что вы говорите! Пятьдесят—шестьдесят человек?! — вскричал Ленин. — Достаточно четырех–пяти человек, —один из Грузии, один или двое из Сибири и с Урала, один из Москвы и один из Петербурга. Если изо всех центров соберется пять человек, объявят себя партийной конференцией и выпустят воззвание против войны, это будет замечательное дело. Это был бы исторический акт, это очень помогло бы развитию революционного движения в России…

Не помню, сколько времени мы просидели у Ленина. Нам не хотелось расставаться с этим уютным уголком, не хотелось расставаться с Ильичем. Даже вещи, находившиеся в комнате, — стол, стулья, кресло, книги, — стали нам близкими, родными.

За все время долгого пребывания в эмиграции, вдали от родины, не припоминается ни одного случая, чтобы кто‑нибудь принял нас так душевно, с таким радушием.

Ленин беседовал с нами, объяснял «проклятые вопросы» так, как старший товарищ младшему.

Наконец, сообразив, что отнимаем у Ильича дорогое время, мы стали прощаться. Ленин долго пожимал нам руки, упрашивал остаться. Просил передать привет женевским товарищам.

— Никогда не забуду этот день! — произнес Августул, когда мы вышли на улицу.

— Что за человек, а? Какая энергия!.. Какой энтузиаст! — восторгался я. — Ты предлагаешь конференцию из пятидесяти человек, а он говорит, что достаточно пятерых.

— В том‑то и дело! Великий человек может начать великое дело даже с пятью товарищами, — ответил Августул.

Мы шли к вокзалу молча, погруженные в свои думы.

Когда сели в вагон, я сказал Августулу, что Ленин во время разговора обращал больше внимания на меня, чем на него.

— Ничего подобного! Это тебе так показалось, — начал спорить Августул. И мы чуть было не поссорились.

Вернувшись в Женеву, мы рассказали товарищам о нашем посещении Ленина.

Война продолжалась. Ей не было видно конца. Многие изменили революционным лозунгам и стали сторонниками империалистической войны.

Ленин возмущался:

— Все сподличали!

Только партия большевиков открыто выступала против войны: «Долой империалистическую войну! Да здравствует гражданская война!»