Николас Хеншелл - Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

1 Blackstone W. 1765. Commentaries on the Laws of England. Oxford University

Press. P. 284, 292-294.

2 Shennan J. H. 1983. France before the Revolution. Methuen. P. 2.

Теория, гласившая, что закон является воплощением воли монарха, а не общей воли народа, считалась главной составляющей «абсолютизма». 1Воден определяет закон именно так; прочитанные без авторских уточнений, его мысли могут привести нас к «абсолютистским» выводам. То же самое можно сказать и о его последователях–экстремистах, в том числе и о Гоб–бсе. Для того чтобы наградить описанную Гоббсом страшную власть таким наименованием, которое запомнилось бы надолго, некоторые историки соединяют ее с модернизированной версией теории божественного права королей. Едва ли это говорит о существовании «абсолютизма», поскольку восприятие закона как королевской воли восходит к средневековым коронационным обрядам. Улман продемонстрировал, что в них можно обнаружить множество утверждений о законодательном суверенитете короля. 2В таком контексте «абсолютизм» существует по крайней мере с IX века. Законодательная супрематия, следовательно, не может служить ключом к решению проблемы.

Теоретически монархи всегда были источником права в том плане, что их власть давала законам существование и силу. Это верно в отношении как Англии, так и Франции. От Тюдоров до Ганноверской династии формула статутов оставалась одинаковой: «Да будет так именем Его наисовершенного Королевского Величества, по совету и с одобрения духовных и светских лордов, и общин, собравшихся в парламенте». В XVIII столетии это было простым набором слов. Так же обстояло дело с многократно повторявшейся характеристикой законодательного суверенитета Бурбонов, «sans dépendance et sans partage», то есть «независимого и неделимого». Игнорируя английскую формулу как забавный архаизм, французскую историки считают точной характеристикой конституции этой страны.

Паркер показал, что историки «абсолютизма», возможно, ошибаются, придавая слишком большое значение законодательному суверенитету короля. В юридической теории (и практике) он занимал гораздо более скромное положение, чем предполагалось ранее. Записи реформ и сочинения теоретиков, таких как Лебрет и Дома, характеризуют монарха как гаранта правосудия, а не как законодателя. Власть концентрировалась в центре юридической системы вовсе не из‑за рассуждений о всесилии законода-

1 Treasure G. 1985. T he Making of Modern Europe 1648-1780. Methuen. P. 182.

2 Ullmann W. 1965. A History of Political Thought: The Middle Ages. P enguin.

P. 57, 89-90, 133.

тельной воли короля. Это было обусловлено главным образом необходимостью третейского суда над притязаниями соревнующихся фракций. Суверенитет предполагает принуждение, однако такова была адекватная реакция на сложившиеся обстоятельства. Судебная машина, как и административная система в целом, была вовлечена в систему патронажа и раздиралась усобицами соперничавших кланов. Мы допускаем анахронизм, предполагая, что решения диктовались надличностными правовыми установками. Однако в высших судах страны гораздо важнее было обладать личным влиянием. Борьба шла преимущественно за судебные и финансовые должности, за право их занимать, а также за размеры должностных полномочий. В 1681 году двадцать четыре претендента оспаривали право унаследовать одну должность. Большую часть времени суды улаживали свои собственные дела. Таким образом, изображать Людовика XIV отдающим приказы всем и каждому совершенно неуместно. Его правительство слишком много энергии тратило на разрешение своих внутренних проблем. 1

Историки преувеличивают и влияние римского права на проявления «абсолютизма» в законодательстве. Как уже было показано выше, знаменитые строки Ульпиана и в самом деле дали основание приписывать «абсолютным» (в традиционном смысле слова) монархам своеобразный девиз: «То, что решил государь, имеет силу закона». Историки редко дочитывают эту фразу до конца, где говорится: «Особым указом, касающимся его правления, народ сообщил ему и возложил на него полноту управления и власти». Юристы XVII века читали ее и понимали, что слова Ульпиана могут быть истолкованы и в духе концепции народного суверенитета. Кроме того, они знали, что римское наследие использовалось преимущественно в частном праве, регулировавшем отношения отдельных людей, а не в праве публичном или конституционном. Сегодня кажется, что французские и немецкие юристы и чиновники не просто не захотели использовать римское право: они сознательно его опровергали. Некоторые исследователи признавали влияние римского права на формирование понятия «raison d'état», то есть права монарха преступать закон и ограничивать свободы в чрезвычайных ситуациях. Несомненно, подобные меры применялись еще в Средние века, объявлялись правительством временными и неизменно такими и оказывались. Временные изменения не влекли за собой существенных перемен. Введение невотированного налога, например капитации 1690–х годов, было предметом отчаянной борьбы между королем и судьями парламента, связывалось с конкретным чрезвычайным положением и отменялось тотчас же после устранения трудностей. « Raison d'état» был временным экстра-