Николас Хеншелл - Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Наконец, в традиционном описании событий 1789 года особое значение придается участившимся конфликтам между короной и парламентом, короной и янсенистами, короной и «просвещенными» философами, между дворянством и буржуазией, дворянством и крестьянством. Хотя все это могло бы стать хорошей прелюдией к выступлению революционного хора, историки упускают из виду то, что ancien régime имел потенциал для разрешения и сглаживания конфликтов. Ни один из этих конфликтов не был характерной чертой именно конца XVIII столетия, и ранее политическая напряженность устранялась таким способом, который мог бы стать действенным и в царствование Людовика XVI, то есть посредством тонкого политического расчета и благодаря гибкой системе управления. Ситуация во Франции не была исключительной. В Австрии также широко распространилась тенденция к отрицанию аристократических ценностей. Отдельным, но ярким примером тому является опера Моцарта «Женитьба Фигаро» (1786). Первоначально в ней присутствовали черты театрального апартеида: аристократы и простолюдины изображались с помощью контрастирующих музыкальных стилей: один из них был изящным и вычурным, другой строился на народных танцевальных ритмах. Фигаро, слуга, изъяснялся речитативом под аристократический аккомпанемент оркестра. 2Попытки правительства возродить консультативные органы и стимулировать их участие в управлении после 1760 года предпринимались везде, от Лондона до Санкт–Петербурга. Питт начал проведение парламентской реформы, а Екатерина II учредила ассамблеи, в которых было представлено дворянство, горожане и даже крестьяне. У нас нет оснований рассматривать аналогичные процессы во Франции конвульсиями обреченного режима.

Black J. 1990. Eighteenth‑Century Europe. Macmillan. P. 353. Mann W. 1977. The Operas of Mozart. Cassel. P. 427-428.

Скорее, их можно объяснить распространением грамотности и политических знаний в эту эпоху.

Французская монархия вовсе не была консервативной и старомодной, как часто считают. Людовик XVI старался идти в ногу со временем, но испытывал приступы ностальгии во время таких важных моментов, как, например, коронация и встреча с Генеральными штатами в 1789 году. Его правление принесло много нового. Подданные чаще всего сопротивлялись и не желали проводить нововведение в жизнь. Будь то планы уравнять налоги или освободить промышленность и торговлю от экономических препон, реформистские устремления правительства сталкивались с трудностями. Главной проблемой оставалась религия. В 1787 году терпимость по отношению к протестантам была популярна только в узком кругу прогрессивно мыслящих людей. Несмотря на то что историки никогда не включали Бурбонов в число «просвещенных деспотов», сами они считали себя именно «просвещенными». Когда же они старались смягчить религиозную конфронтацию и становились на сторону разума и гуманности, их популярность неизменно падала. После 1789 года католическая контрреволюция приобрела огромный размах, а после 1793 королевские останки стали реликвиями. Это говорит о том, что использование идеи священной верности и обращение к союзу трона и алтаря были бы самым безопасным ходом короны в отношениях с подданными. 1

Самым убедительным свидетельством существования французского «абсолютизма» считается активная пропагандистская кампания парламентов против королевской власти, не прекращавшаяся в течение десятилетий. Хотя так продолжают утверждать многие историки, их взгляд, скорее всего, является ошибочным. Первое несоответствие заключается в том, что критика «абсолютизма» обнаруживается ими слишком рано. После 1750 года парламенты не сказали и не сделали ничего принципиально нового. В XVII веке парижский парламент дважды вступал с королевской властью в серьезный конфликт: в первый раз — с Людовиком XIV по поводу папской буллы итдепИиБ и во второй раз — с его преемником, регентом герцогом Орлеанским по финансовым вопросам. Если парламенты так быстро отвергли «абсолютизм», то период, когда судьи сотрудничали с этим режимом, существенно уменьшается.

Во–вторых, парламенты всегда отстаивали верховный суверенитет короля. Приписывая им намерение предложить нации иной верховный авто–Б спата Б. 1989. С Нігем. Уікіп^. Р.XV, 259.

ритет, историки, вероятно, стали жертвой правительственной пропаганды. Она же, как правило, выдвигала такие обвинения против парламентов, которые более всего им вредили 1. Если не считать тех редких случаев, когда корона превышала свои полномочия и этим провоцировала резкое противодействие парламентов, вмешивавшихся в ее прерогативы, цели мнимых антагонистов были сходными. Вполне вероятно, что именно корона, а не парламенты, пыталась изменить конституцию. Все более деспотические методы, накладывавшиеся на некомпетентное управление фракциями, объясняют суть конфликта, и тогда слова историков об изменившихся требованиях подданных к управлению оказываются ненужными. Если «абсолютизм» не существовал, не было и причин противостоять ему. Наша точка зрения имеет еще одно теоретическое преимущество: столкновения парламента с короной не обязательно считать репетицией революции. Может статься, стороны стремились не изменить традиционную конституцию, а воплотить ее на практике.