Николай Никитин - Северная Аврора

В тюрьме заседал военно-полевой суд. Непременным и постоянным членом его являлся подполковник Ларри. Он считал своим долгом лично присутствовать и при расстрелах и даже специально надевал в этих случаях парадный мундир.

Тюрьма стояла в центре города. Утром возле нее толпились женщины, нередко с детьми... Одни добивались получения какой-нибудь справки, другие надеялись передать еду своим близким, брошенным в тюрьму. Тюремные стражники разгоняли толпу прикладами, но женщины были упорны: они собирались на соседних улицах, либо опять появлялись у тюремных ворот. Их терпение казалось неистощимым.

Тюрьма была переполнена военнопленными, большевиками, а также лицами, заподозренными в сочувствии

к большевизму. Каждый день сюда, приводили все новых и новых арестованных.

Доктор Маринкин был арестован на службе, в морском госпитале. Он готовился к очередной операции и тщательно тер пальцы мыльной щеткой. Дежурная сестра вызвала его в коридор. Он вышел. Перед ним, у самых дверей в операционную, стоял щеголеватый офицер в английской форме.

В тюрьму доктор Маринкин был доставлен под конвоем двух английских солдат. Его втолкнули в общую камеру, и без того переполненную людьми.

Лежа на нарах, Маринкин прислушивался к нескончаемым беседам, которые велись вокруг него.

Особенно горячился Базыкин, секретарь губернского совета профсоюзов, сильный, широкоплечий мужчина с черными усами на крупном красивом лице.

- Не сумели организовать подполья! - говорил он. - Не выполнили указаний партии. В первую очередь я виню самого себя. В первую очередь. Башку бы мне оторвать...

- Не спешите. Пригодится, - раздался откуда-то из потемок усталый, злой голос.

Маринкин пригляделся. Человек, сказавший это, лежал на нарах, вытянувшись, точно стрела. Голова у него была забинтована тряпкой. На посеревшем лице выделялись тонкие, упрямо сжатые губы и воспаленные глаза.

- Где это вас так изувечили? - спросил Маринкин.

- Еще в первый день хлыстом исполосовали. А потом на допросе... Лежавший приподнялся на локтях и, задыхаясь, продолжал: - Все секретов от меня добиваются. Только поэтому еще и жив. А то давно бы хлопнули. Из-за шифра канителят.

- Из-за какого шифра?

- Ну, нашего... советского... особого. Они, конечно, понимают, что я должен знать шифр... У губвоенкома телеграфистом был. Оленин моя фамилия.

- И вы сказали? - быстро спросил Маринкин, вглядываясь в лицо телеграфиста.

- Да ты что? - удивленно прошептал Оленин. - Умру - не выдам.

Он глубоко, со стоном вздохнул. - Трижды уже тягали меня... Американец один, Ларри по фамилии, сказывал английскому полковнику, будто меня расстрелять следует... Переводчик мне сообщил. Все возможно. А может, и пугают. На пушку берут. Ну, да я не дамся. У меня характер крепкий... - боец ударил ладонью по голым доскам.

Он с трудом встал, шатаясь, подошел к Маринкину и потянулся к окну. За окном мутно белела северная ночь.

Камера спала. Сон одолел людей, тесно разместившихся на нарах, в проходах между нарами и прямо на грязном полу.

- Пожалуй, и нам пора спать, - сказал телеграфист. - Утро вечера мудренее... А вы, я слыхал, доктор. Как же сюда-то угодили?

- Сам не знаю... - ответил Маринкин. - Должно быть, за то, что перевязывал раненых из рабочего отряда на Маймаксе. Английская контрразведка хватает нас только за то, что мы советские граждане... На советской платформе стоим.

- Верно, вот за это, за самое, - согласился телеграфист.

Стащив с ног пыльные, тяжелые сапоги и пристроив их в изголовье вместо подушки, он улегся на нары и замолчал. Маринкин думал, что боец уже уснул, но вскоре в тишине камеры снова раздался его негромкий, взволнованный голос:

- За эти зверства, как они вчера меня били, наша партия им не простит. Нет, не простит... Хоть Архангельск - нынче сплошь застенок, партия и рабочий класс вступятся в это дело. Эх, дожить бы!..

Вдруг среди ночной тишины раздался пронзительный, тягучий звонок. По коридору, стуча сапогами, пробежал надзиратель. Камера проснулась. Люди бросились к окнам, стараясь рассмотреть, что делается на дворе. Все знали, что это звонок у тюремных ворот.

Один из надзирателей выбежал во двор. Ворота раскрылись, пропустив офицеров с портфелями в руках. По улице протарахтел грузовик. Вслед за этим во дворе появился небольшой отряд солдат с винтовками.

- Опять всю ночь судить будут, - услыхал Маринкин за своей спиной чей-то голос.

Навстречу контрразведчикам, покачиваясь, спешил помощник начальника тюрьмы Шестерка.