Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Ленин всю свою жизнь, по обстоятельствам, ментально и идеологически был тесно связан с Европой и, наверное, имел право считать себя европейским политиком, не задумываясь о том, что является представителем иного культурно-исторического типа. Обращаясь к историческому опыту европейских стран, он еще мог предполагать, что его революционная деятельность представляет собой что-то еще невиданное, новое по своей сути. Однако богатейшая история Востока могла бы назвать не одно имя цивилизационных предшественников большевизма. Так, в «Детской болезни "левизны" в коммунизме», рассуждая о европейских делах, Ленин с некоторым легкомыслием признавался читателям, что ничего не знает о Китае, знает лишь что-то о Сунь Ятсене. Это выдавало непростительную поверхностность исторических знаний, поскольку Китай уже до новой эры являл истории образцы «социализма». Когда в 1920-х годах СССР вплотную заинтересовался восточными делами, то советские представители с удивлением выслушивали рассуждения китайских дипломатов о том, что Китай уже имел советскую систему в IV–III веках до Рождества Христова (имея в виду легизм периода Чжаньго и династии Цинь: государство превыше всего, слабый народ — сильное государство) и что в результате столетнего «советского» управления в Китае там было истреблено и вымерло от голода девяносто процентов населения.

На Западе феномен Советской власти в России и большевизм были восприняты как новость, как нечто исключительное и в корне противоречащее общественной природе. Но на Востоке, с высоты своего исторического опыта, на события в Советской России смотрели более невозмутимо. Муфтий Египта Сеид Эфенди в годы революции в России дал фетву (разъяснение) мусульманам, в которой говорилось, что большевизм — это учение, имеющее многовековую историю. По мнению исламского авторитета, оно впервые зародилось в Персии, в государстве фарситов в VI веке в эпоху правления Сасанидов. Последователь Зердешта манихейский жрец Маздак учил, что собственность — причина всех зол, призывал вернуться к общинному строю. Низы фарситского общества пошли за проповедником, имущество зажиточных было поделено, сопротивляющиеся убиты. Движение Маздака закончилось полной неудачей, привело государство к полному хаосу и разорению, затем поражению и истреблению маздакитов. «После этого над миром засияло солнце ислама», — торжественно заключал муфтий.

Ленинизм, с одной стороны, был продуктом идеологии революционного универсализма (глобализма), которая теоретически противоположна цивилизационным принципам. Однако духовный путь Ленина — это опыт адаптации западноевропейского учения к русской почве и историческому наследию России. И на этом пути раскол с европейским марксизмом был неизбежен.

Вначале Ленин прилагает усилия к выяснению и доказательству того факта, что Россия уже встала на путь капиталистического развития и имеет все необходимые социальные признаки капиталистического уклада — промышленную буржуазию и пролетариат. Его не смущало то обстоятельство, что пролетариат в обозримом будущем будет составлять абсолютное меньшинство в населении России. Он делает вывод, что революционный потенциал и политическое значение класса не зависит от его численности. Если рабочие сами не способны возвыситься над идеологией тред-юнионизма, то руководство политической борьбой класса должна взять партия профессиональных революционеров. Ее программа — установление «диктатуры пролетариата» и осуществление социалистических преобразований, используя аппарат государственного насилия.

В процессе адаптации марксизма Ленин воспринял от русского революционаризма XIX века все то практичное, что могло сократить путь партии к политической власти: учет бунтарского потенциала крестьянства, опыт узкого заговорщичества и признание всех методов борьбы вплоть до симпатии к нечаевщине, если это ведет к цели.

После захвата власти для Ленина становится очевидным, что политическая организация рабочих в форме Советов не удовлетворяет требованиям государственного централизма и по ходу революционных перемен его дисциплинированная партия быстро находит свое место во главе советского государства. В свою очередь партией руководит избираемый на съезде Центральный комитет, причем текущую работу приходится вести узким коллегиям — Политбюро и Оргбюро, избираемым на пленарных заседаниях ЦК.

Партия во главе абсолютистского государства, во главе партии — олигархия и при этом всем понятно, что один из олигархов на порядок голов выше всех остальных. Что общего в этой квинтэссенции головокружительного пути Ленина остается от европейского ортодоксального марксизма? Только отрицание частной собственности и жесткий централистический характер политического устройства. То есть то, чем в принципе уже отличалось русское общество, сложившееся в Северо-восточной Руси еще в домонгольский период, — тип вотчинного, патримониального общественно-политического уклада, где государство в лице великого князя являлось верховным собственником. Веками эта модель, периодически усиливаясь или ослабевая в своих характерных чертах, пульсировала в пределах Московского государства и Российской империи, определяя специфику отечественной истории. Как говорил теоретик эсеров В.М. Чернов: Ленин — это «воля к власти… для осуществления своей программы». Но власть постепенно подменила программу, которая осталась очередным выдающимся опытом идеологии, оплодотворяющей общественное движение, при незыблемости принципиальной схемы национального уклада. Европейская революционная идеология отрицания частной собственности органично привилась на российскую почву, превратившись в легистскую доктрину абсолютной государственной власти. Все остальное, что не соответствовало историческому опыту России, было отторгнуто, «засохло» в побеге русского коммунизма.