Шломо Занд - Кто и как изобрел Страну Израиля

Афинский дискурс о родине во многих аспектах напоминает современный, развернувшийся в Новое время. Лояльность, преданность территории, готовность жертвовать собой ради нее трактуются Платоном и другими как высокие ценности, как священные качества, достоинства которых не подлежат сомнению — тем более, постыдно трактовать их саркастически. Может показаться, что мы находим у Платона зачатки национального сознания, которое достигло полного развития в человеческом обществе лишь в последние двести лет. Быть может, родина, какой она представлялась Фукидиду, Платону и другим афинским гражданам, — это та же родина, о которой думали Бенито Муссолини, Шарль де Голль, Уинстон Черчилль и миллионы анонимных героев XX века? Действительно ли, в конечном счете, нет ничего нового под солнцем?

Увы, сколь ни велико сходство — различие еще сильнее. Точно так же как древние эллинские общества не знали современной представительной демократии, а только демократию прямую, требующую непосредственного политического действия, так абстрактная национальная формула, функционирующая в современном мире, была совершенно им чужда. Древние культуры эллинского типа поневоле довольствовались патриотической лояльностью по отношению к маленьким и «доступным в ощущениях» городам-государствам. Все их граждане были хорошо знакомы с физическим и человеческим «ландшафтами» полиса, с его размерами и границами [110]. Они ежедневно встречались друг с другом на агоре [111], принимали участие в народных собраниях, в общественных празднествах и театральных представлениях. Жизнь в полисе строилась на непосредственных контактах между гражданами; характер этих контактов обусловливал направленность и мощь патриотического чувства, являвшегося одним из центральных элементов полисного сознания.

Следует иметь в виду, что малая интенсивность коммуникаций между удаленными друг от друга людскими коллективами и неэффективные способы распространения элементов культуры делали невозможным возникновение широкомасштабного демократического отечества. Разумеется, как мудро установил Аристотель, «человек по природе своей существо политическое», однако в его время это существо было гражданином города-государства, не располагавшего типографиями, точными картами, газетами, радио, обязательным всеобщим образованием и многими другими вещами. Поэтому когда в конце концов эллинский мир объединился под блистательным руководством Александра Македонского, жизнь греческого полиса утратила привычный старинный патриотизм, точно так же как повседневная греческая культура — присущие ей демократические аспекты.

Кроме того, этические контуры древней полисной демократии имели мало общего с политическими правилами демократии современной. Полноправные граждане города-государства были незначительной частью жителей полиса, особенно если включить в число последних крестьян, обрабатывавших землю в его окрестностях — на принадлежащих полису территориях. Как известно, такими гражданами могли считаться лишь свободнорожденные мужчины, родители которых также были гражданами полиса, признанные таковыми сообществом исконных местных жителей, внесенные в список избирателей и причисленные к выборным городским институтам. Женщины, эмигранты, выходцы из смешанных семей и многочисленные рабы были лишены гражданских прав и не участвовали в полисном самоуправлении. Универсальные гуманистические представления, появившиеся в новейшее время, не были знакомы присредиземноморскому миру, располагавшему богатой, утонченной, но, увы, чисто элитарной культурой [112].

Лояльность родине как преданность коллективу граждан, осуществляющему представительное самоуправление, характеризует значительную часть литературных произведений, созданных в республиканском Риме. В канун гибели республики и ее превращения в гигантскую империю многочисленные интеллектуалы расточали республиканской родине словесные дифирамбы, ставшие важнейшей частью европейской культуры на все времена — вплоть до наших дней. Знаменитый афоризм Горация в его «Одах» — о сладости смерти за родину — уже упоминался выше. Впрочем, великий поэт намеревался не столько освятить национальную территорию, сколько выразить беспредельную преданность республиканскому отечеству, то есть «res publica», «общественному делу» или даже «общественному порядку» Римской республики, причем уже после того, как Юлий Цезарь и Октавиан Август навсегда его похоронили.