Иван Папанин - Лед и пламень

После действительной службы на флоте отец работал баржевым матросом развозил по военным кораблям воду. Заработки были нищенскими, и бедствовала наша семья отчаянно.

Говорят, голь на выдумки хитра. Построили мы наше жилище так: по Аполлоновой балке проходил старый водопроводный виадук, по которому поступала вода на Морской завод. Виадук - сооружение арочное. Одну из арок и облюбовали. Две стены - готовые, потолок тоже есть. Поставили одну стену, прорубили в ней окно, потом второе. Во второй стене прорубили два окна - одно над другим - и дверь. Жилье было двухэтажным. Сначала попадали на второй этаж, а оттуда - по старому корабельному трапу - на первый, универсального назначения: это и кухня, и кладовая, и столовая, и баня, и прачечная, и спальня всех детей и бабушки - она укладывалась спать на сундуке. Отец с матерью жили наверху.

Обстановка была спартанская. Стульев мы не знали, сидели на лавках, табуретках. Освещение по вечерам - семилинейная керосиновая лампа. Я уже лет с пяти научился и заливать керосин, и менять фитиль, чистить стекла. Потом, на станции "Северный полюс-1", это мне очень пригодилось.

Лампу зажигали ненадолго: экономили керосин. Зимой нас спать укладывали раньше, а летом домой загнать не могли: с утра до ночи мы пропадали на море.

* * *

Детство наше было трудовым. И если я сызмальства обучился всяким делам и ремеслам, то за это земной поклон матери. Я любил мать самозабвенно.

Матерей не выбирают, но, если бы и можно было, я бы выбрал только ее, мою горемычную, так и не узнавшую, что же такое счастье, Секлетинью Петровну.

Ей бы образование - какая бы из нее учительница получилась! Мы ни разу не слышали, чтобы она сказала при нас хоть одно плохое слово об отце, 'несмотря на то что поводы для этого порой бывали,- наоборот, как могла, старалась поддержать в наших глазах его авторитет, не уставала повторять: "Отца слушаться надо".

Бедная моя мама, когда она спала - я не знаю. В лавочке она торговала колбасой, потрохами - работала на хозяина. В порту брала подряды - шила из брезента матросские робы. Ходила мыть полы, брала белье в стирку. Заработает, бывало, 80 копеек - радости хоть отбавляй. И сразу заботы сводили лоб морщинами. Неграмотная, она отлично знала бедняцкую арифметику. Больше всего ей приходилось делить:

- На кости надо, на сальники, на крупу. У Ванюшки от штанов одни заплаты - материи на штаны.

Прикидывала и так и эдак, не могла свести концы с концами.

Мы росли, не зная, что бывают магазины готового платья. Мать шила для нас сама. Штаны, как эстафетная палочка, передавались по нисходящей, заплаты на них ставились в несколько этажей. Лучшие были у меня: я старший!

Мама очень следила за нашим видом. Была она на редкость чистоплотна и аккуратна, того же требовала от детей. Стригла нас сама.

Лет с десяти парикмахером для младших, по настоянию отца, пришлось стать мне. Ну конечно, модных стрижек я не знал, во всем копировал мать. Думал ли я, что придет время и заслужу шутливое звание первого парикмахера Северного полюса! В Севастополе с топливом было плохо: леса поблизости нет. А топливо вужно и зимой и летом. Собирали щепу, бумагу. Топливом нас снабжало и море. Я радовался, когда штормило на берег. Кораблей - военных, пассажирских, грузовых - в Севастополе было много. Шлак они сбрасывали прямо в воду, в нем попадались и куски угля. Во время шторма волны чего только не выбрасывали на берег! Ну, а тут уж не зевай: охотников до дармового уголька много. Чей перед, тот и берет. Глаз у меня был острый, большие куски угля я видел еще в волне, прикидывал заранее, куда бежать. Бывали дни, когда набирал угля пуда по два, по три.

Так собирать уголь - даже удовольствие. Появляется азарт - кто больше наберет. И быть около моря - тоже радость.

Зато заготовлять кизяк было совсем уж неприятно. Но так мы были воспитаны, что если мама попросила - закон.

...Я рано стал добытчиком, лет с шести. Было у меня удилище, леска с крючком, которым я очень дорожил. Ловил я и бычков, и макрель, и кефаль.

Когда подрос, стал ловить рыбу с двоюродным братом Степой Диденко. У него был свой ялик. Брат братом, а когда начинался дележ пойманной рыбы, родственные чувства отступали: за лодку и снасть он брал себе дополнительно два пая. Стало быть, три четверти улова шло ему, а мне лишь четверть. Это считалось еще по-божески.

Мать неохотно отпускала меня на ночную рыбалку. А ые отпустить не могла. Я с пустыми руками никогда не возвращался, а порой улов был таким, что мама часть рыбы даже уносила на базар.