Андрей Андреев - Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

Таким образом, можно прийти к выводу, что для исследования русских студентов за границей как части русского общества, претворявших в нем определенные идеи по восприятию высшего образования, этих студентов необходимо рассматривать отдельно от их остзейских соседей, что, тем самым, перечеркивает возможность использования политического критерия. Другой корпорацией студентов, имевшей свою давнюю историю, были уроженцы польско-литовских губерний. Для них, хотя и в меньших масштабах, можно повторить все сказанное выше относительно остзейцев. В течение XVII–XVIII вв. на территории западной Белоруссии и Литвы активно действовали иезуитские школы и академии, заложившие здесь определенные образовательные традиции. Так, с большими группами выходцев из Вильно, Гродно, Кейданов (чьи студенты обозначали себя как Lithuanus или Lithuano-Polonus) мы встречаемся в матрикулах немецких университетов уже с начала XVIII в. [13] Oljanöyn D. Aus Kultur- und Geistleben der Ukraine. Schule und Bildung. Anhang Reussische-ukrainische Studenten im Abendlande (Verzeichnisse aus dem 16. bis 18. Jahrhundert) // Kyrios. Vierteljahresschrift fur Kirchen- und Geistesgeschichte Osteuropas. Bd. 2. Königsberg; Berlin, 1937. S. 265–278,350—366. Автоматическое включение уроженцев этих территорий в состав русского студенчества с 1795 г. (не говоря уже о территориях Царства Польского с 1815 г.) также привело бы к неправильной картине общего распределения русских студентов по университетам.

Итак, из приведенных возражений против двух вышеназванных критериев вырисовывается единственно возможным применение для выявления русских студентов XVIII — первой половины XIX в. территориального критерия. Оно, конечно, также не лишено недостатков. Данный критерий предполагает, что в каждом случае нам точно известно место рождения студента, которое можно нанести на карту и сопоставить его с обусловленной заранее территорией. К сожалению, это не так: хотя в матрикулах часто (а в XIX в. почти всегда) указывалось место рождения, но столь же часто оно заменялось на обобщенное указание страны, которое для России звучало как Russus, Rossius, Moscovitus и проч. (подробнее см. ниже). В таком случае студенты включались в наши списки, следуя уже высказанному соображению о том, что остзейские студенты никогда не обозначали себя как Russus, а для уроженцев Литвы и западной Белоруссии употребительным (вплоть до XIX в.) было обозначение Lithuanus. Таким образом, принятое допущение состояло в том, что прилагательное Russus однозначно указывало на уроженца центральных российских (или малороссийских) губерний.

С другой стороны, столь же однозначное отсечение всех студентов, которые в графе «место рождения» называли себя Livonus, Livländer и т. д., имеет тот недостаток, что, тем самым, мы лишаем себя сведений о людях, которые, хотя и родились в Прибалтике, но, окончив один из немецких университетов, в дальнейшем служили при российском дворе, жили в Москве или Петербурге и внесли вклад в общественную и государственную жизнь России. Количество таких людей, впрочем, в абсолютном отношении не может быть очень велико (хотя среди них, безусловно, были фигуры, сыгравшие серьезную роль в русской истории). Современные историки характеризуют прибалтийское дворянство в целом, вплоть до конца XIX в., как «узкую касту», нацеленную на сохранение своих позиций в регионе и сопротивлявшуюся процессам ее интеграции в состав империи [14] См. Whelan Heide W. Adapting to Modernity: Family, Caste and Capitalism among the Baltic German Nobility. Köln, 1999.Universitätsarchiv Göttingen, Be /XXXVII, 28. .

В то же время подчеркнем еще раз, что неизбежная потеря информации является оборотной стороной освобождения от тысяч прибалтийских студентов, не имевших ничего общего с русской историей, которые в противном случае куда в большей мере исказили бы итоговый результат. К этому добавим, что сам выбор университета, совершаемый на этапе воспитания молодого человека его семьей или ближайшим окружением, предшествует последующей карьере, и поэтому даже если уроженец Прибалтики связал свою дальнейшую судьбу с Россией, его занятия в немецком университете все еще отражали характерные предпочтения именно остзейского дворянства.

Итак, территория, выходцы из которой в данном исследовании рассматривались как «русские студенты», совпадает с территорией Российской империи, из которой выключены прибалтийские (Эстляндия, Лифляндия и Курляндия), литовские (Виленская, Ковенская и Гродненская) губернии и Царство Польское. При более осторожном подходе, возможно, следовало бы исключить и другие бывшие территории Речи Посполитой, чьих выходцев можно было бы «интуитивно» (например, по фамилии?) счесть скорее как «польских», нежели как «русских» студентов. Однако уроженцев Минской губернии, Подолии, Волыни (как, впрочем, и вообще студентов, происходивших с территорий правобережной Украины и Белоруссии) нами было обнаружено в немецких университетах конца XVIII — первой половины XIX вв. так мало (из Минской губернии — 5 студентов, из Подолии — 7, из Волыни — 4), что решено было присоединить их к общим спискам. Основное же ядро территорий, откуда исследуемые нами студенты ехали в немецкие университеты, составили центральные российские города и губернии, а также левобережная Украина (Малороссия) вместе с Киевом (см. подробнее в статистическом обзоре).