И Петров - Четверть века в Большом (Жизнь, Творчество, Размышления)

С Евгением Федоровичем я работал и над кантатой Шапорина "На поле Куликовом". Басовая партия в этой кантате даже труднее, чем в "Сказании...", но я учил ее с большим удовольствием, и она принесла мне много радости.

Еще больше я сблизился с Юрием Александровичем Шапориным в те годы, когда в Большом театре ставилась его опера "Декабристы". Я с удовольствием пел в ней партию Бестужева, а затем мы записали эту оперу на пластинку. Почти ежедневные встречи с композитором, его огромное обаяние, его рассказы о замечательных поэтах, писателях, пианистах, с которыми он дружил, были очень интересны и давали нам много пищи для размышлений.

Творческие контакты связывали меня и с другим замечательным музыкантом и педагогом - Дмитрием Борисовичем Кабалевским. Это был человек высокого роста, чрезвычайно худой, похожий, пожалуй, на Паганеля из романа "Дети капитана Гранта", веселый и очень привлекательный, наделенный чувством юмора. Помню, пришел он как-то на репетицию и заявляет: "Вы знаете, что со мной произошло? Ехал я на машине с дачи и вдруг чихнул. А был гололед. Не успел опомниться, как смотрю - уже лежу в кювете".

Впервые я встретился с Дмитрием Борисовичем, когда он мне предложил исполнить только что написанные им сонеты на стихи Шекспира. У меня сохранились ноты, отпечатанные на стеклографе, на которых стоит надпись: "Дорогому Ивану Ивановичу Петрову с искренним уважением и симпатией. Дмитрий Кабалевский. 7.IX.1954 года".

Я, конечно, с удовольствием исполнял эти сонеты, и многие из них остались в моем репертуаре. Когда я был в Париже, то президент граммофонной фирмы "Шан дю Монд" Жан Руар предложил мне записать новые произведения советских композиторов. Я назвал сонеты Кабалевского, и он ухватился за эту идею. Все семь сонетов были записаны. Позже Дмитрий Борисович дописал еще три сонета. Во время войны в Большом театре ставилась опера Дмитрия Борисовича "Никита Вершинин". Я был назначен на партию главного героя, но, видимо, она мне не очень удавалась. Я чувствовал, что композитор не удовлетворен, нервничает, и премьеру пел Алексей Филиппович Кривченя. К сожалению, хотя в этой опере много хорошей музыки, спектакль не произвел цельного впечатления и в репертуаре театра не удержался.

Несколько лет тому назад я вел на телевидении цикл передач "Камерная музыка русских советских композиторов", и очередь дошла до произведений Кабалевского. Я рассказывал о его фортепьянных и скрипичных пьесах, квартетах, вокальных сочинениях. Рассказывал очень тепло, потому что музыка их мне чрезвычайно нравилась. И буквально через день или два после передачи я получил от Дмитрия Борисовича письмо из больницы, где он в это время находился. Кабалевский писал: "Дорогой Иван Иванович! Я с такой радостью прослушал Вашу передачу. Сколько вы сказали теплых прекрасных слов, которые меня так обрадовали и согрели! Большое Вам спасибо".

Познакомился я и с величайшим композитором Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем. В жизни это был чрезвычайно застенчивый, даже робкий человек. Если ему приходилось высказать замечание, то он делал его с таким видом, как будто упрашивал исполнителя, когда по праву мог бы настаивать.

С Дмитрием Дмитриевичем я впервые встретился в очень интересной работе над ораторией "Песнь о лесах". Пели Ивановский и я, а дирижировал А. Юрлов. Это настолько интересное произведение, что даже фирма "Шан дю Монд" записала ораторию с нашим участием. Пластинка с большим успехом разошлась среди любителей классической музыки и во Франции, и в других странах. И когда я сравнительно недавно был в Париже, то видел вновь изданную "Песнь о лесах" в магазинах, она продается.

Кроме "Песни о лесах", я исполнял романсы на стихи Долматовского, написанные Шостаковичем: пел "День обид", "День встреч", "День радости". Эти разные по настроению романсы я включал в свои сольные, а иногда и в сборные концерты, и всегда они встречали теплый прием у публики.

Исполнял я также партию баса в Тринадцатой симфонии Шостаковича, написанной для хора, симфонического оркестра и баса, для которого создана очень трудная партия. Большая, широкая по тесситуре и сложная интонационно. Эта симфония также вызывала горячий отклик у нашей публики.

Доставила мне большую радость и работа над очень сложным и очень ярким творением, производившим всегда большое впечатление,- "Казнь Степана Разина". Эту ораторию я впервые исполнил в Большом зале консерватории, дирижировал Г. Рождественский. В концерте принимали участие наш хор и оркестр. Затем мы исполнили эту ораторию на гастролях в Монреале, и публика встретила ее овациями.