Феликс Кандель - Очерки времён и событий из истории российских евреев [том 3] (1917-1939)

Раздвигался занавес в спектакле "Путешествие Вениамина Третьего" – яркий‚ красочный‚ лоскутный‚ словно сшитый из старых бабушкиных одеял. Покосившийся забор. Горбатый мостик. Речка – из куска синей ткани. Кривые лавчонки с огоньками в окнах и крошечная корчма. На сцену выходил путешественник Вениамин Тунеядовский – худой и изможденный‚ в приплюснутой ермолке и трепаной капотце‚ в коротких штанах с торчащими из-под них белыми подштанниками‚ с платочком вокруг шеи и кривой бороденкой‚ перевязанной тесемочкой‚ чтобы не трепалась в дороге. Рядом с Вениамином был верный его товарищ Сендрл-Баба – смешной маленький человечек‚ что никогда не ел досыта‚ в драном картузе‚ с кривыми ногами‚ с огромными чистыми глазами. Посох в руке‚ узелок с краюхой хлеба – негромкими словами напутствия самим себе: "В добрый час! С правой ноги – вперед..." начинали они комическое и печальное путешествие из постылой Тунеядовки в Землю Обетованную.

Это был грустный рассказ о маленьких людях с "подрезанными крыльями"‚ которых отправила в путешествие высокая мечта. Два артиста – Соломон Михоэлс и Вениамин Зускин‚ еврейские Дон Кихот и Санчо Панса‚ трогательные и беззащитные – шли в Землю Обетованную под музыку композитора Л. Пульвера‚ наполненную народными мелодиями. Первый городок на своем пути они приняли за Стамбул‚ первую речушку – за приток Иордана. "Сендрл! Скажи мне‚ знаешь ли ты‚ что находится по ту сторону Тунеядовки?" – "Знаю. Там находится корчма‚ где можно иной раз хватить добрую рюмку водки". – "Ты, глупый! А дальше‚ гораздо дальше?" – "Дальше корчмы? Нет‚ дальше ее я ничего не знаю. А ты‚ Вениамин‚ знаешь?.."

Актер‚ режиссер‚ художественный руководитель Московского еврейского театра‚ профессор‚ народный артист СССР‚ председатель Еврейского антифашистского комитета – Соломона Михоэлса убили в Минске по указанию Сталина 13 января 1948 года и устроили в Москве пышные похороны. Убийство назвали "автомобильной катастрофой".

7

Марк Шагал вспоминал свою жизнь в Витебске в 1918 году: "На Россию надвигались льды. Ленин перевернул ее вверх тормашками‚ как я все переворачиваю на своих картинах... Вместо того‚ чтобы спокойно писать‚ я открываю Школу Искусств и становлюсь ее директором или‚ если угодно‚ председателем. Какое счастье! "Какое безумие!" – думала моя жена... В косоворотке‚ с кожаным портфелем под мышкой‚ я выглядел типичным советским служащим. Только длинные волосы да пунцовые щеки (точно сошел с собственной картины) выдавали во мне художника. Глаза азартно блестели – я поглощен организаторской деятельностью. Вокруг – туча учеников‚ юнцов‚ из которых я намерен делать гениев в двадцать четыре часа..."

Ко второй годовщине советской власти Шагал возглавлял работы по оформлению города‚ и современник свидетельствовал: "Когда жители Витебска проснулись 7 ноября 1919 года... их изумлению не было предела. Здание собора на центральной площади города было затянуто огромными разрисованными полотнищами: длиннобородые старики на ярко-зеленых в яблоках конях устремились в небо... и неимоверное количество зеленых коз‚ нарисованных в самых разнообразных ракурсах и глядевших на прохожих безумно-растерянным взглядом".

В 1920 году Шагал переехал в Москву‚ и ему предложили оформить первый спектакль Еврейского камерного театра А. Грановского. "Я ждал‚ как примет меня труппа‚ – вспоминал он. – И про себя умолял режиссера и снующих артистов: "Только бы нам поладить. Вместе мы одолеем эту рутину. Совершим чудо!" Актерам я пришелся по душе..." Зрительный зал театра был невелик‚ и Шагал расписал его стены‚ потолок и занавес.

М. Шагал‚ из книги "Моя жизнь": "Вот‚ – сказал Эфрос‚ вводя меня в темный зал‚ – стены в твоем распоряжении‚ делай‚ что хочешь"... И я приступил к работе. Холсты были расстелены на полу. Рабочие и актеры ходили прямо по ним. В залах и коридорах вовсю шел ремонт‚ опилки набивались в тюбики с красками‚ прилипали к эскизам. Шагу не сделаешь‚ чтобы не наступить на окурок или огрызок. И тут же на полу лежал я сам... Для центральной стены написал "Введение в новый национальный театр". На других стенах‚ на потолке и на фризах изобразил предков современного актера: вот бродячий музыкант‚ свадебный шут‚ танцовщица‚ переписчик Торы‚ он же первый поэт-мечтатель‚ и наконец пара акробатов на сцене".

Для спектакля "Вечер Шолом-Алейхема" Шагалу принесли груду старой одежды‚ которую он раскрашивал‚ создавая костюмы для персонажей‚ а перед премьерой накладывал грим на лица актеров. Одну половину лица С. Михоэлса он разрисовал желтой краской‚ другую зеленой‚ приподнял ему правую бровь‚ пририсовал складки на лице‚ разлетавшиеся на стороны‚ чтобы подчеркнуть стремление к полету. Очевидцы рассказывали‚ что для завершения грима Шагалу мешал глаз актера; он безуспешно пытался преодолеть это препятствие‚ а затем воскликнул с досадой: "Ах‚ если бы у вас не было правого глаза! Что бы я только не сделал с вами?.." Шагал рассказывал о первом спектакле "Вечер Шолом-Алейхема": "В день премьеры я так перепачкался красками‚ что даже не смог выйти в зрительный зал. Буквально за несколько секунд до поднятия занавеса я носился по сцене и спешно домазывал бутафорию. Терпеть не могу "натурализма". И вдруг – конфликт. Грановский повесил "настоящую" тряпку. "Что это такое?" – взвиваюсь я. "Кто режиссер: вы или я?" – возражает Грановский. Бедное мое сердце! Папа‚ мамочка!.."