Валентин Пикуль - Париж на три часа

В эпоху наполеоновской империи улочка Паве еще хранила на фасадах домов вывески времен Рабле - золоченых рыб и волосы Дианы, бегущих оленей и завитые кренделя колбас. Старинный замок Ла-Форс тяжко осел в землю на перекрестке Паве, а новейшая улица Королей Сицилии срезала его сбоку наискосок, обнажив при этом застарелую копоть на стенах. Дожди быстро смыли ее, и в памяти парижан навсегда угасли отзвуки карнавалов, когда шуты в маскарадных платьях пылали живыми воющими факелами. Давняя старина... Потом здесь поселились короли Наваррские, и эти же камни по ночам прислушивались к шепоту Изабеллы, подсыпавшей яд в бокалы прискучившим любовникам. Под этой же вот крышей прозвучали и злоречивые наветы кардинала де Виражу, которому народная молва приписывает сооружение прохладного фонтана - несколько долгих-долгих веков тихо журчал он под самыми окнами замка Ла-Форс...

Майор Мишо де Бюгонь, комендант парижской тюрьмы Ла-Форс, был старым закаленным ветераном. Корявые пальцы его, приученные сливаться воедино с эфесом сабли, теперь тоскливо перебирали громыхающие ключи от секретных камер. Как бывалый солдат, комендант высоко ценил чужое мужество и потому отзывался о своих постояльцах с искренним уважением.

- Вот ключ от восьмой камеры, - говорил де Бюгонь своей толстухе жене. Разве я могу сказать что-либо скверное о генерале Лагори? Ведь это он был адъютантом у Моро, когда тот сорок дней пробивался через Шварцвальдское ущелье. Правда, тогда было время республики, и генерал Лагори доныне ей верен.

- Не забывай, что у нас император, - отвечала разумная жена, поворачивая над огнем камина вертел с индюшкою.

- Да, - вздыхал тюремщик, - сейчас император... А вот тебе и номер пятый, угловая камера южной башни! Поверь: мне стыдно глядеть в глаза генералу Гидалю, который сидит там. Ведь я служил сержантом в его полку, и он всегда был так добр с нами, солдатами... Это настоящий республиканец!

- Но сейчас у нас император, - снова напоминала жена.

- Великий император! - восторженно подхватывал де Бюгонь, и, волоча по камням ногу, помятую в атаке при Аустерлице, он уходил проверять запоры тюремных камер...

Говорливые прачки Парижа, полоскавшие белье возле фонтана, иногда видели в одном из окон замка лицо секретною узника. Повиснув на прутьях решетки, он спрашивал их:

- Француженки, в Париже ли сейчас император? И каждый раз прачки отвечали по-разному: Наполеон после Тильзита сражался в Испании, он охотился в Фонтенбло, ездил на торжества в Эрфурте и очень редко находился в столице. Но однажды, осмелев, женщины попросили узника назвать себя. И в ответ он крикнул им из окна тюремной башни:

- Слушайте: я - бригадный генерал Клод Франсуа Мале... Неужели же патриоты Франции забыли мое имя?

Но имя генерала Мале давно находилось под негласным запретом. Полицейский бюллетень гласил: "Мале упрям, он сторонник якобинства и недовольства, многие черты его характера говорят о том, что это человек очень решительный и всегда готов на любые авантюры". Министр полиции Савари - герцог Ровиго - внес свою лепту в характеристику нашего героя. "Мале, - писал он, - искренне вошел в революцию, с большим жаром исповедовал ее принципы. Для заговора он обладал тем характером, который отличал еще древних греков и римлян..."

Верно подмечено! Мале и сам говорил о себе:

- Мы не последние римляне, за нами идут другие...

***

Генералу было уже за пятьдесят. Сухощавый и ладно собранный, Мале казался даже несколько изящен, как юноша. Уроженец гористой Юры, он был стремителен в поступках и порывист в жестах, но поступь имел плавную, почти неслышную. Крупные, как миндалины, вишневого оттенка глаза, седые волосы, сочный смех. Речь его звучала всегда гортанно и певуче.

Он любил жену и был любим женою.

Старики надзиратели, ветераны войн революции, отзывались о Мале почти с нежностью: ведь этот узник был окружен для них ореолом героических битв за права Человека...

- Наш орел! - говорили они восхищенно. - Конечно, разве генерал Мале усидит в этой клетке?

Да, было время, когда француз спрашивал француза:

- Скажи, что ты сделал для республики такого, чтобы быть повешенным в случае, если победит контрреволюция?

Мале еще юношей, в мундире "черного мушкетера", прославился в салонах Парижа насмешливым умом и порицанием монархии. "Эти Капеты!" - говорил он о Бурбонах, презрительно именуя королей по фамилии. Во время казни Людовика XVI он сидел в кабачке перед открытым окном - как раз напротив эшафота; когда же голова короля выкатилась из-под ножа в корзину, Мале поднял бокал с легким вином: