Ги Бретон - От великого Конде до Короля-солнце

Наконец, именно здесь регент устроил в честь новой любовницы торжество, глубоко возмутившее парижскую чернь…

Послушаем Барбье: «В десять часов парк осветили лампионами и огнями в глиняных плошках, привязанных к деревьям. В четверть первого ночи на воде был зажжен фейерверк — очень красивый и удавшийся, несмотря на небольшой дождь. Я был на этом празднике: парк, освещенный множеством огней, был великолепен. В Сен-Клу, Булони, на берегу реки и в других местах стояло множество карет. Народу собралось столько, что на следующий день здешние крестьяне явились в Пале-Рояль с жалобой, что поля и виноградники сильно пострадали от наплыва гостей.

Однако, хотя все стремились посмотреть на увеселения, не было никого, кто бы не возмущался и не призывал гром небесный на голову устроителей. Действительно, ничто так не оскорбляет религиозное чувство, как торжество адюльтера и бесстыдное прославление порока; и столь же противно духу сострадания затевать подобные празднества во времена всеобщего разорения, когда в карманах нет даже единого су. Все это более чем понятно. На короля увеселений сыпались проклятия даже со стороны людей, принадлежащих к его дому. К тому же, главное действующее лицо не заслуживало такого освещения — особой красоты там нет. Груди и плечи слишком пухлые, кожа слишком смуглая, а лицо чересчур яркое».

Барбье был дважды не прав: и когда утверждал, что у мадам д'Аверн слишком пухлая грудь, и когда называл регента «королем увеселений».

На самом деле королем праздника стал новый любовник мадам д'Аверн — это был неизбежный герцог де Ришелье…

Филипп Орлеанский об этом, естественно, не догадывался…

Впрочем, это была ночь обманов.

Если регент был одурачен своей любовницей, то ее, в свою очередь, дурачил Ришелье…

Действительно, когда около одиннадцати красавица зазевалась, ненасытный герцог тут же воспользовался этим, чтобы утащить в кусты мадам де Муши, «которой задрал юбки и мгновенно удовлетворил».

Около полуночи, побыв немного с мадам д'Аверн, желавшей получить свое, он вновь ускользнул от нее — на сей раз с мадам де Гебриан, которая также прогулялась с ним в рощицу.

Насытившись, он с невинным видом возвратился к королеве празднества. Но ненадолго. В час ночи он вновь покинул общество, увлекая в парк третью даму…

Короче говоря, когда под утро стали тушить огни, мадам д'Аверн была в слезах.

Несколько дней спустя она писала герцогу: «Похоже, вы захотели меня лишь по той причине, что вам доставляет удовольствие наставлять рога регенту».

И это была истинная правда. Ришелье любил коллекционировать необычные экспонаты. Вот что говорит о нем Барбье: «Ничто не могло его удержать, он чванился числом своих любовниц и охотился за теми, что принадлежали регенту».

Он имел их всех — или почти всех.

Поэтому, когда Филипп Орлеанский направлялся к своей спальне, за его спиной говорили:

— Герцог де Ришелье где-то неподалеку.

И добавляли с улыбкой:

— Регент ставит рога, а Ришелье приколачивает.

Шутка эта звучала грубовато, но забавляла публику.

В августе 1721 года регент вдруг заинтересовался прекрасной Адрианной Лекуврер и поручил кардиналу Дюбуа лично отправиться в дом актрисы на улице Маре, дабы известить ее о своем желании.

Прелат проявил чудеса изворотливости и такта. Но Адрианна была целомудренна и отказалась удовлетворить прихоть регента.

— Прошу передать мою бесконечную благодарность Его королевскому высочеству, — сказала она, — но я решила целиком посвятить себя искусству.

Раздосадованный кардинал прочитал ей небольшую проповедь, еще раз доказав, что не зря носит высокий церковный сан, и всячески убеждал непокорную вступить, наконец, на путь греха, присущий всему роду человеческому.

Адрнанна была доброй христианкой и заупрямилась. Тогда Дюбуа заговорил отеческим тоном, уверяя, что наслаждение с лихвой покроет небольшой ущерб, нанесенный добродетели, и что она, сверх того, свершит богоугодное дело…

— Регенту сейчас приходится очень тяжело, и вы одна можете даровать ему утешение, к которому он стремится…

Однако все эти льстивые слова пропали втуне. Адрианна не пожелала исполнить свой христианский долг, и кардиналу пришлось несолоно хлебавши возвращаться в Пале-Рояль, где его ожидали упреки в никчемности и бездарности.