Фелипе Фернандес-Арместо - Цивилизации

Некоторые общества обходятся тем, что предоставляет им природа. Люди живут продуктами природы и населяют пространство, отведенное им природой, — или иногда строят жилища, имитирующие природные образования, из материалов, обеспечиваемых природой. Во многих случаях люди кочуют в связи с временем года. Иногда вносят небольшие изменения в среду, например углубляют или поверхностно украшают пещеры, держат в загонах или пасут нужных им животных, или для собственного удобства группируют растения, которые хотят выращивать. Реже решаются на более серьезные модификации, но только такие, которые способствуют выживанию и не должны становиться постоянными. Все подобные общества сделали по крайней мере один большой шаг в трансформации среды — научились пользоваться огнем, чтобы готовить пищу, избавляться от холода и уничтожать или воссоздавать растительность [18] J. Goudsblom, Fire and Civilization (London, 1992), pp. 2, 6–7, 23. . Я называю такие культуры цивилизованными только в соответствии со степенью, в которой они пытаются преобразовать естественное окружение.

Но стандарты цивилизации все же устанавливают общества, бросающие природе вызов, общества, склонные к риску, социумы, которые изменяют мир для собственного удобства. Они создают окружающие ландшафты своими силами; они стараются установить в среде свой порядок. Иногда они пытаются совсем отказаться от природы, утверждая, что человек не является частью экосистемы и царство людей нисколько не соотносится с миром животных. Они пытаются «денатурализировать» человечество, выдавить из себя внутреннего дикаря, одомашнить его с помощью сложных нарядов и манер.

Шрамы, следы этой борьбы, мы видим в глубоких резких линиях, которыми цивилизация нагружает свою архитектуру, с помощью которых планирует свои поселения, оформляет сады и разделяет поля. Страсть к правильной геометрии — стремление преодолеть неровности и шероховатости природы — пропитывает всю историю человечества. В самых бескомпромиссных случаях цивилизация стремится усовершенствовать природу в соответствии с видениями пророка о конце времен, когда все углубления будут засыпаны, все холмы сглажены и все неровные места станут ровными: мир, созданный на духовном уровне, измеряется линейкой и организуется сообразно представлениям геометра.

Ради целей этой книги я предполагаю, что не существует исключительно истории человечества. История — «человеческая» наука: она слишком пропитана слезами, кровью, эмоциями и ненавистью, чтобы быть чем-то иным. Будь она «наукой» в старомодном понимании этого слова — областью изучения, в которой все происходит по неизменным законам, где предсказуемы все последствия, — я бы счел такую историю непривлекательной. Предмет науки о человечестве — человек и все человеческое достойно внимания историка. Но чтобы понять человека, его нужно увидеть в контексте с остальной частью природы. Мы не можем исключить себя из экосистемы, в которой находимся, разорвать «цепь существ», которая связывает нас со всем живым миром. Наш вид входит в огромное царство животных. И окружение, которое мы создаем для себя, вырубается, выдалбливается из того, что дала нам природа.

Таким образом, история в определенном смысле — это историческая экология. Это совсем не означает, что она должна быть исключительно материалистической, потому что многие наши взаимодействия со средой начинаются в сознании. Подобно геометрии цивилизаций, эти взаимодействия возникают в воображении и только потом воплощаются вовне. Все традиционные составляющие цивилизации основаны на идеях: города опираются на идею порядка, сельское хозяйство — на идею изобилия, законы возникли из надежды на утопию, письмо — из выдуманной символики.

Но вязкость природного окружения, в которое погружены общества, приводит к тому, что история цивилизаций не может сводиться исключительно к идеям и работе воображения. Она не может быть представлена только историей искусств или историей интеллекта. Она принадлежит почве, семенам и желудкам. Она должна включать в себя эпизоды развития технологии, ведь наиболее эффективный контакт с природой человек осуществляет с помощью своих инструментов. Это должна быть история питания, потому что именно тогда, когда человек ест и пьет, он становится и наиболее зависимым, и наиболее разрушительным. (Коллеги-историки критиковали меня за то, что я написал историю экономики преимущественно в терминах питания — но для большинства людей большую часть времени ничто иное не важно.) Эта история должна покрывать смысл обоих немецких слов: Kultur и Zivilisation [19] О различии, каким я его вижу, см. A. L. Kroeber and С. Kluckhohn, Culture: a Critical Review of Concepts and Definitions (Papers of the Peabody Museum of American Archaeology and Ethnology, xlvii (1952)), pp. 15–29; Huizinga, op. cit., pp. 485–486. Альфред Вебер использовал термин Hoch-kulturen для обозначения обществ, обладающих отличительными чертами, приписываемыми в других западных языках цивилизации, а термин Zivilisation применял к таким обществам, если те демонстрировали и другие особенности: огромные всепроникающие структуры (особенно политического или религиозного характера, хотя иногда он намекает, что бывают необходимы и достаточны и обычные технологии или объединяющие коммуникационные системы) и «рациональный» экономический порядок. Kulturgeschichte als Kultursoziologie (Munich, 1950), особенно pp. 25–27 (о различии между Kulturen и Hochkulturen) и 428. . История цивилизации должна строиться на сведениях из многих наук, в особенности археологии, антропологии, географии и истории искусства. Она должна заглядывать в места, редко посещаемые историками: на страницах этой книги вы скорее встретите материал о строениях баттамалибов, чем о стиле баухаус; здесь больше будет говориться об ацтеках, чем об Афинах, больше о кхмерах, чем о кватроченто. История цивилизации должна быть всеобщей: ее следует извлекать из далеких уголков прошлого, а не просто отыскивать в библиотеках и архивах. Вероятно, решение подобной задачи невозможно, но как же хочется предпринять такую попытку!