Евгений Анисимов: Толпа героев XVIII века

После этого можно понять, почему Павел I, вступивший на престол после скоропостижной смерти матери в указанный Авелем день 6 ноября 1796 года, так ласково принял и поговорил с расстригой-провидцем. Было это в декабре 1796 года. И на этот раз старец ничем не порадовал нового государя. По одной из версий, пророчество его было страшно для Павла: якобы его ждет краткое царствование и лютый конец на день Софрония Иерусалимского 11 марта «от неверных слуг… в опочивальне удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди». Но Павел не топал на него ногами и не сослал тотчас в Сибирь, а, сдержавшись, стал выспрашивать у него о том, что ждет его потомков. Возможно, государем двигало присущее людям любопытство – в персидском языке есть слово «надидэ», обозначающее праправнука, и переводится в старых словарях это слово как «тот, кого не увидишь» или (в современных словарях) «неувиденный».

Из речи монаха царь узнал, что при его наследнике Александре I будет большая война, русские возьмут Париж. Но императору «тяжек покажется венец царский, и подвиг служения заменит он подвигом поста и молитвы». Потом у власти окажутся не дети Александра I (которых не будет) и не следующий брат Константин, а Николай I, чье царствование «дракой зачнется». После него придет на престол внук Павла Александр II, который даст волю крепостным крестьянам, освободит славян Балкан, бунтари начнут за ним охоту и однажды убьют днем, посредине столицы.

Правнуком Павла будет Александр III, в короткое царствование которого наступит затишье, а потом придет к власти тот самый надидэ – император Николай II, который «на венец терновый сменит корону царскую». При нем начнется великая война и люди будут, как птицы, по небу летать и под водой, как рыбы плавать, и будут друг друга душить серой зловонной, и уже накануне победы в этой войне рухнет царский трон и «мужик с топором возьмет в безумии власть». Наступит царство безбожия, придет новая страшная война и «новый Батый на западе поднимет руку» на Россию.

Все эти пророчества cтарца Павел собственноручно (возможно, не без усмешки) записал на бумаге как «Письмо к потомку» (не отсюда ли идет обычай советских времен всюду замуровывать «послания к комсомольцам 2017 года»?), запечатал его в конверт и надписал, что конверт вскрыть надлежит через сто лет после его, Павла, смерти.

В 1801 году, в день, указанный прорицателем, жена Павла императрица Мария Федоровна стала вдовствующей государыней. Она положила «Письмо к потомку» в кипарисовый ларец, который и вскрыл 11 марта 1901 года император Николай II…

Павел отпустил старца, разрешил ему заново постричься в Александро-Невском монастыре под именем Авель, с которым он и вошел в историю. В мае 1800 года его, по указу императора, заключили в Петропавловскую крепость, как писал один историк, «дожидаться 11 марта 1801 года».

В ночь с 11 на 12 марта заговорщики из ближнего окружения задушили Павла в его спальне Михайловского замка. Естественно, Авеля из крепости тотчас освободили, чтобы послать еще дальше – в Соловецкий монастырь, место далекое и суровое. Но глас с небес не дает Авелю покоя, и в 1802 году он пишет новую книгу, в которой предрекает нашествие французов и пожар Москвы. Пророчество докладывают государю Александру, и он поступает совсем неоригинально, как его предшественники: указывает посадить Авеля в монастырскую тюрьму, «пока не сбудутся его предсказания». На этот раз Авелю пришлось ждать десять лет, пока пожар Москвы не осветил его выход из темницы. Есть, правда, более гуманная версия – пророчество было оглашено за год до начала войны, и сидел Авель в тюрьме только год. Впрочем, гуманности тут тоже мало – не дай бог вам, читатель, хотя бы год попариться на нарах. В декабре 1812 года, после пожара Москвы, Авеля отпускают на волю – факты, как известно, упрямая вещь.

Авель был помилован, замечу – не реабилитирован, а помилован. Но все-таки Авеля уважали – по предписанию обер-прокурора Голицына ему выписали паспорт «для свободного пропуска, предоставляя также ему избрать для своего пребывания монастырь, какой сам пожелает». Конечно, никто перед ним не извинился за потерянные в заточении годы – такие сантименты и гуманитарные глупости российская власть никогда не признает, – иди, мол, старец, поскорей отсюда, да радуйся, что еще в пыль не стерли!

А Авелю нужна была свобода, и он отправился по святым местам в толпе таких же «очарованных странников», шедших от одной святыни к другой, от одного монастыря до другого. В эти благословенные для Авеля два года старец много чего повидал, он побывал в Константинополе, Иерусалиме, молился на знаменитой горе Афон. Но в 1814 году с ним произошла неприятность – он потерял паспорт и за дубликатом обратился к обер-прокурору, который донес об этом государю Александру. Читатель может обратить внимание на высочайший уровень принятия решения о выдаче обычного паспорта (которых полиция выдавала тысячи) какому-то простому монаху. Оказывается, что государь был недоволен тем, что Авель «еще продолжает скитаться по России». Это непорядок! Пусть Голицын объявит ему, Авелю, чтобы тот избрал непременно монастырь и водворился в нем. Но Авель как-то вяло исполнял волю монарха и продолжал скитаться по монастырям и по знакомым богомольцам, которые с радостью брали себе на содержание такого знатного старца. В конце концов с воцарением Николая I он вернулся на родину, поселился у родственников в деревне Акуловке, где его и нашли николаевские жандармы, чтобы увезти в Суздаль.