Вячеслав Манягин - Герои и подлецы Смутного времени

Известия о том, что Болотников подошел к столице, «возбудили в Москве великий страх, так что тотчас же выставили пушки на все стены и произвели все приготовления к обороне и за городом устроили укрепленный обоз, и в Москве учинили перепись всем старше шестнадцати лет, чтобы, вооружив, отправить их против неприятеля, и во все города послали за помощью, так что в Москву каждодневно прибывало много войска, и московиты во второй раз присягнули царю в том, что будут стоять за него и сражаться за своих жен и детей, ибо хорошо знали, что мятежники поклялись истребить в Москве все живое, так как, говорили они, все повинны в убиении Дмитрия . Того ради [московиты] принуждены были храбро сражаться и отражать [нападения].

…И все взятые в плен неприятели и мятежники, коих каждодневно приводили пленными в Москву и претягостным образом топили сотнями, как виновных, так и невиновных, и они до последнего издыхания уверяли, что Дмитрий еще жив и снова выступил в поход» [101] .

В борьбе с невесть откуда свалившимся на голову Болотниковым Шуйский применил старый метод – разделяй и властвуй. В результате тайного сговора Пашков и братья Ляпуновы перешли на сторону Шуйского, а царские войска отбросили остатки оставшихся верными Болотникову отрядов от Москвы.

Но для борьбы с призраком Дмитрия, вновь и вновь неугомонно восстававшем из могилы, была использована другая тактика. Еще задолго до того, как слух об очередном чудесном спасении в Москве – уже не царевича, а царя Дмитрия – широко распространился по стране, правительство Шуйского решило раз и навсегда определить статус углического младенца и канонизировать его как святого. Это сразу переводило все разговоры о спасении Дмитрия в разряд святотатства, и подтверждало два крайне важных для Шуйского положения: о смерти царевича Дмитрия в Угличе в 1591 г. и самозванстве царя Дмитрия, севшего на московский престол в 1605-м. Соответственно – и легитимности переворота в мае 1606 г.

Канонизация Дмитрия должна была подтвердить все то, что было написано в посланиях царя Василия. Для исполнения этой миссии были выбраны фигуры, некоторые из которых сыграли не последнюю роль в событиях Смутного времени: патриарх Филарет (Федор Никитич Романов) с двумя архимандритами, два родственника царевича Дмитрия – Андрей и Григорий Нагие, князь Иван Воротынский и боярин Петр Шереметев.

1 июня Шуйский венчался на царство, а уже 3-го посланные вернулись из Углича с мощами нового святого, которые поставили в Архангельском соборе. Вновь по России полетели царские грамоты, в которых сообщалось, что при явлении нового святого царица-инокиня Марфа принародно каялась в том, что признавала поневоле «вора Гришку Отрепьева» сыном, а смерть царевича Дмитрия была прямо приписана Борису Годунову. Одновременно с этим на Лобном месте выступили срочно привезенные из Галича в столицу «родственники Гришки-расстриги» – якобы его отец и мать, которые сообщили потрясенным москвичам, что их неблагодарный сын, захватив царскую власть, заточил в темницу всех своих родственников – целых 60 душ.

Однако народ уже ничему не верил. В день прибытия в Москву мощей царевича Дмитрия, царь Василий с «царственной инокиней» Марфой, в сопровождении придворных и духовенства, отправился навстречу святому младенцу за город. Вид Шуйского, трижды менявшего свои свидетельства об обстоятельствах убийства сына Ивана Грозного и монахини, матери царевича, вновь идущей встречать и признавать своего сына, как сделала она это с Дмитрием I год назад – настолько разъярил народ, что люди с остервенением набросились на царя и хотели побить его камнями [102] .

Фантасмагория продолжалась и далее. Когда мощи принесли в собор, царица Марфа – если, конечно, верить грамоте Шуйского – громко объявила перед всем народом:

– Я виновата перед великим государем, царем и великим князем Василием Ивановичем всея Руси, и перед Освященным собором и перед всеми людьми Московского государства и всея Руси; а больше виновата перед новым мучеником – перед сыном моим, царевичем Димитрием. Терпела я вору, расстриге, лютому еретику и чернокнижнику, не объявляла его долго; а много крови христианской от него, богоотступника, лилось, и разорение христианской вере хотело учиниться; а делалось это от бедности моей, потому что, когда убили моего сына Димитрия царевича по Бориса Годунова веленью, меня держали после того в великой нужде, и весь мой род был разослан по дальнейшим городам, и жили все в конечной злой нуже, – так я, по грехам, обрадовалась, что от великой и нестерпимой нужи освобождена, и вскоре не известила. А как он со мной виделся, и он запретил мне злым запрещением, чтоб я не говорила ни с кем. Помилуйте меня, государь и весь народ московский, и простите, чтоб я не была в грехе и в проклятстве от всего мира [103] .