Александр Гильфердинг - История балтийских славян

Так же ненадежно и неопределенно другое описание идола Живы в Саксонской хронике, составленной в XV в. Ботоном: "Богиня, которую называли Живою, держала руки за спиной, и в одной руке было у нее золотое яблоко, в другой кисть винограда с зеленым листом, и волоса у нее висели до ног". Описания славянских кумиров, какие мы читаем у Ботона и Марескалка Турия, могли, конечно, быть ими выдуманы, но возможно также, и даже довольно вероятно, что эти писатели руководствовались какими-нибудь старыми преданиями: в их время еще жива была в северной Германии память о славянах и славянском язычестве. Во всяком случае, показания этих старых компиляторов никак не могут быть поставлены в один ряд с теми описаниями и изображениями славянских идолов, какие предлагают нам Маш, Потоцкий, Арендт и др. писатели нового времени, XVIII и XIX столетий, поклонники так называемых оботритских древностей, найденных будто бы в Прилльвице: древности эти явный и самый невежественный подлог.

Замечательный памятник этот, в котором к списку латинских слов, составленному первоначально в конце IX или начале Х в., не позже 920 г., прибавлены объяснения чешские, и иногда также немецкие, относится к 1202 г. Для толкований мифологических, мог ли чешский глоссатор того времени находить всегда готовый запас понятий в области народной старины? Песни Краледворской рукописи показали нам, как мало было в чешском язычестве определенных мифических личностей в пору его полного процветания и господства; и до позднейших времен оставалось оно при том же характере безличного поклонения природы: приводим в свидетельство любопытные слова летописца Космы Пражского, описывавшего языческие суеверия чешского простонародья в конце XI в., т. е. 200 лет после крещения чехов и 100 лет до составления чешской Mater Verborum.

По вступлении на престол чешский (в 1093 г.), говорит Косма, "князь Брячислав, горевший ревностью к Христианской вере, выгнал из своего государства всех кудесников, вещунов и гадателей, а также срубил он и сжег рощи и деревья, которым во многих местах поклонялся простой народ: суеверные обычаи, которые поселяне, еще полу-язычники, соблюдали на третий и на четвертый день Пятидесятницы, когда они, делая возлияния над источниками, закалывали жертвы в честь бесов; похороны, совершавшиеся в лесах и на полях; языческие игрища, производившиеся на перекрестках будто бы для успокоения душ; наконец, нечестивые игры, которые, исступленные, исполняли над покойником, надев на себя личины и призывая каких-то духов, — все эти мерзости и другие беззаконные выдумки прекратил благой князь и искоренил в Божием народе".

Таким образом и в старинном чешском язычестве, как оно выразилось в песнях Краледворской рукописи, и в позднейшем его состоянии, изображенном Космою, не было почти ничего такого, что соответствовало бы божествам классической древности. Безличными и коллективными существами оно изобиловало, но настоящих мифических личностей оно могло предложить глоссатору не более пяти или шести: Реrun Jupiter, Veles Pan, Lada Venus, Prije Aphrodite, Morana Hecate. Среди хаоса мифологических имен, из которых только немногие принадлежат древнему общеславянскому и чешскому язычеству, а большая часть произвольно придуманы толкователями, мы находим те божества, которым поклонялись балтийские славяне: Святовита, Радигоста, Живу, Белбога и Триглава. Каким образом попали они в старый чешский словарь? Белбог, Триглав, Жива имена такие общие, что могли быть известны и чехам; но можно ли полагать, на основании Вацерадовых глосс XIII века, что древние чехи поклонились Святовиту и Радигосту, когда мы не находим ни малейшего следа этого поклонения ни у них, ни у какого бы то ни было славянского народа, кроме славян балтийских (что найденный в Збруче на Волыне и названный Святовитом каменный истукан не имел ничего общего с арконским богом, доказал проф. Срезневский в своей статье об этой находке), и когда поклонение Святовиту и Радигосту, как мы его знаем у балтийских славян, решительно противоречило характеру язычества чешского и вообще древнеславянского? Нетрудно заметить в исследованиях, которые, опираясь на Вацерадову Mater Verborum переносят в общую мифологию славян Святовита и другие божества племен балтийских, какая от этого происходит путаница. Не лучше ли предположить, что Вацераду были известны главные божества, которые в его время почитались на славянском Поморье, так близко от чешских пределов, у народа, говорившего с чехами почти на одном языке? В ту именно пору ходила громкая молва о великой силе язычества у балтийских славян, о крестовых походах, предпринимавшихся для его истребления, о страшном разрушении Святовитова храма на Ране, — и чешский глоссатор весьма естественно захотел воспользоваться в своем словаре именами славянских богов, имевшими тогда, можно сказать, европейскую известность. Так объясняется для нас помещение балтийских Святовита и Радигостя в чешскую Mater Vеrborum, и вот почему мы почитаем себя вправе принимать этот памятник за одно из современных и верных свидетельств о мифологии балтийских славян. Противопоставляя упадок, или, лучше сказать, забвение, в котором должно было находиться при Вацераде собственно чешское язычество, громкой славе, приобретенной богами балтийскими, мы теперь не поколеблемся признать и остальные божества, Белбога, Триглава и Живу, занесенными в Вацерадов словарь из Балтийской страны, тем более, что вообще существование их в других славянских землях, за исключением Белбога у лужичан, весьма сомнительно.