Фёдор Раззаков - Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди

Потом нас снова куда-то везли, снова кормили, поили, ублажали, представляли, а когда привезли в гостиницу передохнуть перед ночным выступлением, мы поняли, что тяжело заболели. Хуже всех было Васе. На его желтом лице не было ни пятнышка жизни. Естественно, мы тут же подумали, что это холера (это был год, когда в Астрахани была вспышка холеры), а прививку нам сделали в день отъезда. Григорий Наумович Чухрай, член нашей делегации, взял себя в руки и сказал, что он все равно поедет, потому что впереди нас ждал ресторан "Григорий Распутин". Но нам с Васей было не до "Распутина". Я поднялся к нему в номер, он вышел из ванной — худенький, безмускульный, с телом отрока, который никогда не занимался спортом. Я вдруг отчетливо увидел его сидящего допоздна с керосиновой лампой (ведь он был мальчиком военного детства) над толстой, почему-то обязательно толстой и очень популярной книгой. И я увидел его, сегодняшнего, ссутулившегося над другой, уже своей книгой…

Он лег на неразобранную двуспальную кровать в своем отдельном номере, сложил руки на груди, и мне подумалось вдруг: "Господи, уж не помирает ли?"

— Вася! — почти крикнул я.

Он слабо улыбнулся — тихий, деликатный, с мятежной головой Степана Разина на белоснежной, валиком, подушке парижского отеля.

— Глебушка, — сказал он, — руку вытяни.

"Бредит", — подумал я, но руку вытянул и жду, что он скажет дальше.

— Пальцы видишь? — спросил он.

— Вижу.

— Резко видишь?

— Резко, Вася, очень резко.

— Слава богу. — Он с облегчением вздохнул. "Точно, бредит", — подумал я.

— Значит, не холера, при холере все не резко, — сказал он и затих…"

А теперь снова перенесемся в Советский Союз.

В середине ноября ваш покорный слуга заимел очередного брата — четвертого по счету. Причем его угораздило родиться аккурат в день рождения среднего брата Романа — 17 ноября, из-за чего 6-летие последнего так и не удалось толком справить. С именем новорожденного родители долго не мудрили, придумав его еще задолго до рождения, — Тахир, или Анатолий по-русски. Сделано это было в честь другого сына, который умер семь лет назад от гепатита, прожив всего лишь пару месяцев. Говорят, что называть детей в честь умерших плохая примета, но во многих семьях этой примете не следуют, видимо, считая пережитком старины. А зря. Судьба моего брата наглядное тому подтверждение. Однако не буду забегать вперед.

Под Ялтой продолжаются съемки фильма "Остров сокровищ". После съемок "островных" эпизодов, которые проходили с конца апреля до начала августа, настала пора съемок эпизодов на шхуне "Эспаньола". Последнюю пригнали с Херсонской судоверфи в начале ноября. Несмотря на то, что погода в те дни под Ялтой была неблагоприятная — штормило, съемки все равно проводились, поскольку киношников поджимали сроки (они шли с месячным отставанием от графика из-за карантина, объявленного в конце лета в Ялте). В те ноябрьские дни снимали выход "Эспаньолы" в открытое море, ловлю акулы, похищение шхуны Джимом Гокинсом и другие эпизоды. Съемки на шхуне продлятся до начала декабря.

А теперь снова вернемся в Париж, где находится наша делегация. Утром 18 ноября в номер к Глебу Панфилову внезапно пришел Василий Шукшин. По его улыбающемуся лицу хозяин номера понял, что вчерашняя болезнь отпустила коллегу. Войдя в комнату, Шукшин внезапно достал из-за спины книгу своих рассказов и протянул Панфилову. "За что? — удивился тот. "За "Начало", — ответил Шукшин. — Спасибо тебе. Просто именины сердца… Всю ночь о нем думал".

Вечером того же дня в одном из парижских кинотеатров состоялась премьера третьей новеллы из фильма Шукшина "Странные люди". Зал принял картину восторженно. Понравилась она и Панфилову, который тут же и выразил свое восхищение коллеге.

Утром следующего дня, который по плану оказался свободным днем (фильмы не демонстрировались), советскую делегацию повезли в недорогой ресторан, где обычно собиралась молодежь, студенты, веселый, хипповый, суматошный народ. Как вспоминает Г. Панфилов:

"Нам было там легко и весело. Так легко и весело, что мы сначала не поняли, чего от нас хочет старичок-гардеробщик. Наконец поняли по запаху, вернее, догадались — горел Васин плащ. Хозяева тут же предложили Васе взамен дорогую дубленку, а мы искренне завидовали и горевали, что не наши пальтишки горели. А он — ни за что. Что я, нищий, говорит, воротник подверну и буду ходить. Так и проходил весь Париж в плаще с прогоревшим воротником. Весь Париж, который ему очень понравился…"