Мэри Рено - Тезей (другой вариант перевода)

- Он сказал - ему были знамения, что он должен взять в жены дочь Миноса и сделать ее Богиней-на-Земле... Тогда вернется прежнее могущество и мы будем править миром. Я клянусь, Тезей, клянусь этим священным камнем... Тело ее содрогнулось. - Он говорил: "Позволь мне править с тобой и любить тебя, а когда Она позовет меня - я умру легко. Потому что мы будем как боги, нас будут помнить вечно..." Так он говорил!..

Шум погони затих, толпа возвращалась к роще. Он наверняка остановился, чтобы подождать их. "Только не сейчас! - думаю. - Неужели они не могут дать мне немного времени, хоть чуть-чуть?!" Лоб у меня раскалывался. Мне нужно было побыть одному, как нужна вода раненому, но ее голос рвался дальше:

- Я ему сказала: "О, как ты можешь это говорить при живом отце?", а он ответил: "Она прокляла его, и страна больна от этого. Она призывает мужчин и отсылает их, и его время уже прошло"...

Сквозь шум в голове я услышал голоса людей и их дыхание, трудное после бега... Он шел среди них, свободный, и глядел прямо перед собой, как человек, которого ведут на казнь.

Из Дворца подошли женщины; они прятались за деревьями, словно напуганные птицы, дрожали, толкали друг дружку вперед и шепотом охали по поводу ее синяков и порванного платья... Вдруг она снова схватила меня за руку:

- Не убивай его, Тезей! Не убивай его! Он не виноват, он был не в своем уме, как менады!..

Я вспомнил Наксос: окровавленные руки, растерзанное тело, спящую девушку, залитую кровью и вином... Кровь, казалось, была повсюду, гудящее небо было цвета крови... "Похоже, землетрясение будет", - подумал я, но эта мысль прошла. Ее руки на мне были похожи на руки ее сестры двадцать лет назад, я сорвал их и подозвал женщин... Приземистый старый алтарь смотрел на меня; каждая трещина в камне - рот в ухмылке, каждая щербина - глаз...

Они уже были здесь; и он стоял передо мной. Волосы растрепаны, в одном месте вырваны и кровоточит, туника разодрана на плече... Глаза наши встретились. Так стоит олень, когда ты загнал его и он не может больше бежать, - стоит и смотрит на тебя, словно перед ним призрак, и ждет копья.

Женщины подползли к Федре; одна завернула ее плащом, другая поднесла к губам флягу... Они ждали моего разрешения увести ее. Ее кровоподтеки потемнели, она могла бы сойти за побитую рабыню... Я почти сходил с ума от боли и шума в голове - и вдруг заметил, что рука лежит на кинжале. Крики птицы, мычание скота из хлевов, долгий протяжный собачий вой - это были голоса земли; земля орала: "Все это - правда!" Я показал на жену, дрожавшую под плащом, и спросил сына:

- Ты это сделал?

Он молчал. Но повернулся к ней. Это был долгий тяжелый взгляд... Она закрыла лицо и разрыдалась, зажимая рот тканью... Я сделал женщинам знак, и они повели ее через рощу, бормоча утешения.

Наши глаза встретились снова... Но теперь его лицо замкнулось, и рот был твердо сжат, словно запечатан. Всё это время, - пока ужас во мне поднимался и превращался в ярость, - всё это время во мне держалась какая-то надежда, как одинокий наблюдатель на стене обреченной крепости. Он не увидел сигнала и уже не увидит... Теперь враги всей моей жизни соединились в Ипполите.

Я заговорил. Все те слова ушли от меня; вскоре после того я заболел, а когда пришел в себя - те слова пропали... Иногда просыпаюсь - и слышу, как затихает их звук, - где-то во мне они живы, - и тогда я боюсь заснуть, чтобы сон не высвободил их.

Его вина виделась ясно, словно дальние горы перед бурей: как он пропадал в Ее храме, как сказал мне о знамении; как увез Акама в Трезену, чтобы увлечь ее следом; и прислал мне женщину, чтоб держать меня вдали от нее; и день за днем избегал меня, чтоб я не мог разгадать его мыслей... Он плакал, услышав, что она уезжает, сегодня был его последний шанс... Всё казалось так ясно, будто бог кричал мне это в уши; в ушах и на самом деле звенело...

И вот - пока я говорил те слова, что забыл потом, - люди вокруг него расступились, все. Он еще не был царем Трезены и теперь никогда уже не станет. Он нарушил священные семейные законы, изнасиловал жену своего отца; а я был не только его отец и гость - я был Великий Царь Аттики, Мегары и Элевсина, Хранитель Фив и Владыка Крита!.. Как могли они дерзнуть избрать моего врага?

Он стоял и слушал, скрестив на груди руки. Ни разу не разжал он губ, чтобы ответить... Но перед концом я увидел, как его пальцы впились в бока, ноздри раздулись, - и глаза стали такими, какие видишь в бою над щитом... Он шагнул вперед, стиснул зубы - и отступил назад. И я прочел на его лице, словно слова на мраморе: "Какой-то бог удержал меня, иначе я задавил бы этого человека". В тот миг я был готов его убить.