Литтон Стрэчи - Королева Виктория

«Сэр Роберт вел себя очень нехорошо, он настаивал на моем отказе от фрейлин, на что я ответила, что никогда не соглашусь, и никогда я не видела более испуганного человека… Я была спокойна, но очень решительна, и, думаю, вы одобрили бы мое самообладание и твердость; королева Англии не должна поддаваться на такую хитрость. Будьте готовы, ибо вскоре вы можете понадобиться». Не успела она закончить, как объявили о приходе герцога Веллингтонского. «Ма’ам, — сказал он входя, — с великим сожалением я узнал о возникших затруднениях». «О! — тут же ответила она. — Это начал он, а не я». Она поняла, что теперь ей необходимо лишь одно качество — твердость. И она осталась тверда. Славный победитель Наполеона не устоял перед непреклонным самообладанием девушки, которой не было еще и двадцати. Королева не отступила ни на дюйм. В конце она даже попыталась над ним подшутить. «Неужели сэр Роберт настолько слаб, — сказала она, — что должен решать даже женские вопросы?» На что герцог пробормотал нечто невнятное, отвесил поклон и удалился.

Одержала ли она победу? Время покажет. А между тем она садится писать еще одно письмо. «Лорд Мельбурн не должен считать поведение королевы опрометчивым… Королева чувствует, что это была попытка проверить, можно ли ею управлять и обходиться, как с ребенком» [16] Восклицание «Они хотят обходиться со мной, как с ребенком, но я покажу им, что я Королева Англии!», которое часто приписывается королеве, скорее всего недостоверно. Оно лишь часть краткого изложения двух писем к Мельбурну, сделанного Гревилем. Следует отметить, что в книге «Детство» фраза «королева Англии не должна поддаваться на такую хитрость» вообще опущена, и в целом в его книгах можно отыскать множество несоответствий между содержанием дневника и писем. . Тори были не только враждебны, но и смехотворны. Пил, выразив, как она поняла, желание удалить лишь тех придворных, что входили в парламент, теперь начал выступать против ее фрейлин. «Я хотела бы знать, — воскликнула она с торжествующим презрением, — не собираются ли они усадить фрейлин в парламент?»

Конец кризиса стремительно приближался. Сэр Роберт вернулся и заявил, что если она настаивает на сохранении всех ее фрейлин, то он не сможет сформировать правительство. Она ответила, что представит ему окончательное решение в письменном виде. На следующее утро собрался бывший кабинет Вигов. Лорд Мельбурн прочел им письма королевы, и группу почтенных политиков захлестнула волна энтузиазма. Они прекрасно понимали, что едва ли действия королевы согласуются с конституцией, если не сказать большего; что, поступая таким образом, она пренебрегла советом лорда Мельбурна; что в действительности нет никаких государственных причин, которые могли бы оправдать их желание пересмотреть вопрос об отставке. Но все эти аргументы рассыпались перед страстным желанием Виктории. Сила ее решимости заставила их плыть в бурном потоке ее желаний. Они единодушно согласились, «что нельзя бросать в беде такую королеву и такую женщину». Забыв, что больше не являются министрами Ее Величества, они совершили беспрецедентный поступок, направив королеве письмо, в котором посоветовали прекратить переговоры с сэром Робертом Пилом. Она так и сделала. Все кончилось, она победила. В этот вечер во дворце давали бал. Присутствовали все. «Пил и герцог Веллингтонский прошли мимо, стараясь глядеть в сторону». Она была совершенно счастлива. Лорд М. снова был премьер-министром и был возле нее.

С Лордом М. вернулось счастье, но было оно беспокойным. Ситуация оставалась по-прежнему сложной, пока, наконец, герцог, отвергнутый в качестве министра, не был снова призван в его старой ипостаси — врачевателя семейной морали. Кое-что сдвинулось с места, когда, наконец, он вынудил сэра Конроя уступить место возле герцогини Кентской и навсегда покинуть дворец. Дальнейшие сдвиги последовали, когда он убедил королеву написать нежное письмо матери. Казалось, открылся путь к примирению, но герцогиня все еще бушевала. Она не верила, что Виктория сама написала письмо, оно было написано не ее почерком, и она послала за герцогом, дабы он это подтвердил. Герцог уверил ее в подлинности письма и стал уговаривать забыть прошлое. Но это было не так просто. «А что мне делать, если ко мне обратится лорд Мельбурн?» — «Что делать, ма’ам? Да просто принять его со всей вежливостью». Ну, хорошо, она попробует… «А что мне делать, если Виктория попросит меня пожать руку Лейзен?» — «Что делать, ма’ам? Да просто обнять ее и поцеловать». — «Что!» — ощетинилась было герцогиня, но затем разразилась безудержным смехом. «Нет, ма’ам, нет, — сказал герцог, тоже рассмеявшись. — Я имею в виду, что вы должны обнять и поцеловать не Лейзен, а королеву». Возможно, герцог и добился бы успеха, если бы его попытки примирения не были безнадежно перечеркнуты трагическим событием. Стало известно, что леди Флора страдает каким-то ужасным внутренним недугом, который стремительно прогрессирует. Почти не было сомнений, что она умирает. Непопулярность королевы достигла небывалой высоты. Не раз она была публично оскорблена. «Миссис Мельбурн», — выкрикнул кто-то, когда она вышла на балкон; и в Эскоте, когда она проходила мимо, герцогиня Монтрозская и леди Сара Ингестр что-то прошипели ей вслед. Леди Флора умерла. Скандал разразился с удвоенной силой; с тех пор две партии во дворце оказались разделены непреодолимой стеной.