Ирина Роднина - Негладкий лед

Доводы ее обычно обоснованны, стопроцентно убедительны, причем ты всегда знаешь, что Татьяна Александровна, несмотря на пожилой возраст, молода в душе и во взглядах, и ее художественным принципам не свойствен консерватизм -- наоборот, им присуща свежесть, тяга к новому, желание искать и рисковать. В ней подкупало то, что, человек по природе пылкий и темпераментный, работала она спокойно, без суеты, точно зная, чего хочет. Иной раз маленькие штрихи, внесенные ею в готовую композицию -- жест, поворот головы, -- придавали всему законченность и осмысленность. Я уже упоминала о том, что Станислава Алексеевича очень трудно, почти невозможно переубедить. Татьяна Александровна Сац это умела.

Веря ей в деле, я верила ей во всем. И тогдашнее положение вещей она хорошо знала: бывала на льду, видела, как не ладится у нас с Жуком. Рассудили мы вместе и решили, что надо по-честному: коли все так запуталось, лучший выход -- безнадежный узел разрубить. А если к кому-то другому нам с Сашей проситься, то к Тарасовой -- самому перспективному тренеру...

К этому выводу мы пришли еще за год до последнего шага.

А сам шаг я все не могла сделать. Умом решила, душой не могла. Это было как в другой мир перейти.

Но работа шла все хуже, отношения накалились... Я снова стала подумывать, не бросить ли совсем. Но было жалко Сашу:

трудился-трудился, а до Олимпиады не докатается...

Много велось разговоров, много людей искренне хотели помочь нам разобраться в наших конфликтах, объяснить нам, в чем мы не правы, а Жуку -в чем не прав он, и ничего из этого не получалось...

К руководству Спорткомитета Министерства обороны СССР пришел тогда генерал А. М. Мирошник, бывший летчик. На первых порах он не очень глубоко разбирался в деталях спорта, но в людях зато разбирался. Он понял, что у нас неблагополучно, вызвал меня, Сашу, выслушал.

-- Надо что-то решать. Кто, вы считаете, может быть вашим тренером?

-- Тарасова.

-- Я ее не знаю. Но если вы убеждены, поступайте, как летчики. Летчику в воздухе некогда особенно долго размышлять, он принимает решение, а на земле выясняется, прав он был или неправ. И если был неправ, это уже не имеет значения, потому что летчик погиб.

...Когда к руководству клуба -- уже официально -- вызвали Станислава Алексеевича и нас, Жук стал перечислять мои вины, я сказала, что не могу больше у него тренироваться, а он -- что давно об этом говорил...

Перед этим мы были у Тани Тарасовой: к счастью, она оказалась в Москве, а не на сборах. Не знаю, что бы я делала, если бы ее не было в Москве.

Я заранее ей позвонила, и мы встретились на квартире ее отца... Там была масса клюшек... У Татьяны были красные пятна на щеках, она теребила пальцы... Мы сели. Мы сказали, что хотели бы у нее тренироваться, просим, чтобы она нас посмотрела. Рассказали, какая у нас есть музыка, какие элементы... Она нам ужасно взволнованно и искренне ответила, что очень счастлива, очень боится и очень хочет с нами работать.

Вечером мы пришли к ней на каток.

Когда я забирала коньки из раздевалки ЦСКА -- раньше я их забирала, только когда уезжала на соревнования или сборы,--было такое чувство, будто я ухожу из дома.

Мы жили тогда в Архангельском и ездили к Тане на "Кристалл" мимо ЦСКА.

Через год. когда была назначена наша с Сашей свадьба, я хотела опустить приглашение для Станислава Алексеевича просто в его почтовый ящик. Мама сказала, что это неудобно, что мне самой нужно его пригласить. Я поднялась на лифте, нажала кнопку звонка. Мне долго никто не отпирал, и, когда я уже вызвала лифт, дверь открылась, на пороге стоял заспанный Жук.

-- Иришечка... А ну, пойди сюда. Как тебе там живется?

Долго он на меня смотрел.

XII

Ты катаешься, а тренер стоит за бортиком. Ты не всегда его видишь, но чувствуешь всегда каждой клеточкой. Как солнечное тепло. Он катается вместе с тобой, каждый твой шаг предугадывает. Мне кажется, что, если его что-то отвлечет, у тебя случится срыв. Я за бортиком еще не стояла и не могу утверждать наверняка, но мне представляется, что это так... И когда кончается твоя программа, ты сразу видишь лицо тренера и сразу понимаешь, хорошо или плохо тебе все удалось.

Такой полный душевный контакт с Таней Тарасовой возник не сразу, а лишь на чемпионате мира в Колорадо-Спрингс -- во время проката.

Когда мы к ней пришли, я была вся в противоречиях, сомневалась в себе, боялась отхода от прежнего, это приводило к срывам... Татьяна постепенно сумела нам доказать, что процесс идет нормально, все закономерно. А ведь для нее самой то время было, должно быть, самым тревожным во всей ес тренерской жизни: все-таки со спортсменами подобного ранга она еще не работала и вдобавок своих учеников сама вела вверх, росла с ними вместе, а мы пришли от такого выдающегося специалиста, как Жук; ей хотелось внести в работу с нами свое, новое, и мы ждали от нее этого, а рисковать было опасно, и сроки короткие, и по-человечески она нас знала недостаточно...