О Рогова - Богдан Хмельницкий

- Пане Богдане! - с некоторым почтением в голосе сказал кошевой, расставаясь с Хмельницким, решившим опять отправиться к Довгуну, - славное начало ты положил. Теперь я смогу рассылать гонцов и скликать народ. Весть о том, что ляхи побиты, разойдется повсюду...

- А я постараюсь отвести глаза панам, - весело проговорил Хмельницкий. - Надо как-нибудь дотянуть до весны, заручиться народом, а тогда и с татарами договориться.

Слух о том, что польский гарнизон перебит, и Запорожье свободно, быстро разнесся повсюду; все, кто скрывались от поляков, повыползли из лесов и ущелий. Кошевой тоже совершенно открыто разослал гонцов скликать запорожцев, множество беглых ютились в землянках по берегам рек, по оврагам; это были лугари, степовики, гайдамаки, не признававшие над собой никакой власти, никаких законов. Большая часть питались только дичью, а одевались, как дикари, в звериные шкуры и не боялись ни голода, ни холода.

Попасть на запорожскую общину новичку не представляло никакого затруднения, теперь каждый день целыми десятками они приходили к кошевому, и тот спрашивал их только:

- Веруешь ли в Бога?

Они отвечали:

- Верую.

- А в Богородицу веруешь?

- И в Богородицу верую.

- А ну-ка перекрестись!

Приходящий крестился.

- Ну, теперь ступай в какой хочешь курень.

Хмельницкий почти каждый день посещал Сечь и с радостью видел, как прибывает народ.

Раз как-то Довгун доложил ему, что прибежали хлопы из Украйны. Хмельницкий уже давно не получал вестей с родины. Он тотчас же велел привести их к себе и спросил:

- Что нового на Украйне?

- Новое-то есть, да только нехорошее, - отвечали ему. - Как прослышали, что ты регистровых казаков смутил, как прибежали оставшиеся в живых ляхи, все паны всполошились. Старшой Барабаш собирает на тебя казаков, а сам коронный гетман идет с войском к Черкасам. Пан Кречовский бегает и к старшому, и к старосте и тоже тебя на чем свет стоит бранит. Дорого оценили твою голову, на Украйну теперь тебе и показаться нельзя.

Богдан отпустил хлопов и долго совещался с кошевым. Возвратившись на Томаковку, он засел за письма, написал Шемберку, Потоцкому, Конецпольскому и Барабашу. Шемберку, как своему прямому начальнику, он сообщал, что только временно скрывается от Чаплинского, поклявшегося его извести, что он думает скоро вернуться и просит пана комисара позаботиться, чтобы не разграбили его остального имущества и не разогнали его слуг. Почти то же он писал и коронному гетману, уверяя его, что казаки собираются в Запорожье только потому, что хотят послать депутацию королю о восстановлении своих прав. Конецпольскому он писал о Чаплинском, уверяя, что Чаплинский его обкрадывает и недостоин быть не только панским дозорцею, но даже истопником или кучером. Всех троих Хмельницкий уверял, что и в уме не имеет мысли о восстании, что все это клевета, и что скоро он намерен вернуться на Украйну. Барабашу он писал совсем в ином тоне, он упрекал его в том, что тот так долго хранил у себя королевскую грамоту. "За то, что ваша милость хранили королевскую привилегию, - писал он, между плахтами вашей жены, войско запорожское считает вас достойным начальствовать не над людьми, а над свиньями или над овцами. Я же, с помощью этой привилегии, надеюсь сделать что-либо лучшее для погибающей Украйны, выпросить ласку и милость у королевского величества, панов, сенаторов и у всей Речи Посполитой".

Кошевой разглашал между запорожцами, что будет послано посольство в Варшаву к королю, и ни словом не обмолвился никому о замышляемом восстании. Хмельницкий жил и в Сечи, и на Томаковке; но в начале марта до него дошли слухи, что коронный гетман посылает к нему кого-то для переговоров. По этому поводу у Хмельницкого было новое совещание с кошевым.

- Думаю, что тебе не следует оставаться здесь, в Сечи, - советовал кошевой. - Если придет сюда посол панский, трудно будет от него скрыть наши замыслы. Он как раз узнает, да и увидит, что слишком много сюда нагрянуло всякого люда, нашим запорожцам ртов не закроешь, их не обманешь; они чуют, чем пахнет... Всего лучше будет, если ты распростишься с запорожцами, заберешь с собою для безопасности человек триста или пятьсот и переберешься на остров Томаковский, как будто для того, чтобы кормить коней.

- Правда твоя, - подтвердил Хмельницкий, - я отберу самых надежных, огорожусь на острове палисадом и прикинусь, что с Сечью никаких дел не веду, она сама по себе, а я сам по себе...

- А кого пан коронный гетман посылает к тебе? - спросил кошевой.