Фаина Османова - Истории простых вещей

Висевший когда-то на входе в один московский клуб плакат сообщал, что посетители в спортивных костюмах в клуб не допускаются. Для обладателей этих костюмов, стремящихся культурно провести время после многотрудного рабочего дня, подобный запрет был странен: удобная, как минимум — в «махаловке», одежда была в те времена и дорога и престижна. Человек в «адидасовском» костюме отличался от человека в костюме и галстуке еще и тем, что совершенно неуместная в клубе одежда тем не менее демонстрировала и финансовые возможности ее обладателя, и широту его взглядов, и своеобразно понимаемую демократичность и свободу. Долой опостылевшие пиджаки! Да здравствуют тренировочные куртки на молнии! Олимпийки, в конце концов!

Традиционная система дресс-кодов сопротивлялась, как могла. Люди в спортивных костюмах пытались сунуть деньги стоявшему на дверях крупному мужчине с мускулатурой, упрямо рвущейся наружу из-под белой, сереющей от пота рубашки. Вышибала был непреклонен и отступал в сторону, лишь когда появлялся соответствующий дресс-коду посетитель.

«Разве не бывает туалетов целомудренных и туалетов похотливых, разве не существуют туалеты элегические и туалеты бодрящие? От чего это зависит? От не подмеченного вашим взглядом точного соответствия костюма человека чертам и выражению его лица. Другое обстоятельство: соответствие костюма роду деятельности; здесь из стремления к пользе порой возникает Прекрасное, пример — величественные одеяния священников. Жест благословляющей руки был бы просто нелеп без широкого рукава», — писал Гюстав Флобер Луизе Коле в январе 1854 года. Великий писатель и здесь тонко чувствовал связь между одеждой и личностными особенностями облаченного в нее человека.

А справедливости ради следует признать, что спортивные костюмы были далеко не первой «формой одежды», пытавшейся расширить уже существующую брешь. Пожалуй, первыми были джинсы. Однако в СССР их демократизм изначально был подменен все той же престижностью.

Обладатель «фирменных», не самопальных «джинов» сразу выделялся из общей толпы. «Висюльки» на карманах джинсов «Супер Райфл», красный флажок, вшитый в окантовку заднего кармана джинсов «Левис», открывали самые закрытые двери. Лишь закосневшие в консервативной традиции швейцары вставали стеной, но и они отступали в сторону, если джинсы составляли ансамбль с приталенным, чуть удлиненным пиджаком, пусть также из джинсовой ткани. Шутка ли, почти триста рублей за комплект! Да мальтийский костюм-тройка, обязательный атрибут ответственных столичных комсомольских работников, стоил дешевле.

Но тот же мальтийский костюм не только костюм сам по себе, а нечто большее. Это знак. Знак определенного дресс-кода, а формируемые традицией дресс-коды составляли и составляют одну из двух неравнозначных частей пространства знаков, с помощью которых практически каждый может как увидеть как своих, так и распознать чужих. Из этого вовсе не следует, что оказавшийся на званом вечере человек в легком джемпере обязательно принципиально чужд всем прочим гостям, пришедшим в строгих костюмах и галстуках. Однако подобная фронда, такой, на грани приличий, вызов традиции прощается далеко не всем. Джемпер должен быть, так сказать, подкреплен неким внутренним содержанием. Иными словами, если в джемпере модный поэт или потенциальный кандидат на престижную премию по биоинженерии, человек, общение с которым для каждого опиджаченного лестно и желанно, — это одно, а если человек в джемпере никак не может внутренне подкрепить свой вызов, то даже его нарочитое нарушение дресс-кода будет считано лишь как неспособность соответствовать.

Другое дело, если дресс-код формализован в виде служебного мундира или любой другой униформы. Создан, так сказать, сверху — властью. Что неплохо можно иллюстрировать цитатой из знаменитого фильма «Кин-дза-дза»: «Когда у общества нет цветовой дифференциации штанов, то нет цели, а когда нет цели…»

И так уж сложилось, что Россия, пожалуй, самая униформенная страна. Даже введенные в обиход в царствование Екатерины Великой, в 1781 году, губернские мундиры, по мнению историков, не были первыми. Начиная с 1755 года инженеры горного ведомства уже носили свою собственную форму. В дальнейшем ведомственные мундиры, отличавшиеся от мундиров губернских чиновников обычно цветом, начали свое повсеместное распространение. Представители «творческой интеллигенции» конца XVIII века — в вишневом, горные инженеры — в красном с зеленым, темно-зеленые — дипломаты, темно-синие, шитые серебром, — служащие банков создавали ту, ныне почти отсутствующую, цветовую дифференциацию, которая, вполне вероятно, помогала обществу точнее определиться не только в том, кто есть кто, но и с тактическими и со стратегическими целями.