Энвер Ходжа - Хрущевцы

И в Болгарии, правду говоря, было немного по-другому; где бы ты ни побывал, атмосфера была более товарищеской, было меньше формальностей и охранников.

А в Чехословакии было еще более по-другому. Как в Праге, так и в Братиславе, Карловых Варах, Брно и во многих местах, которые я посещал как официально, так и в частном порядке, я был свободен ехать, куда мне хотелось и когда мне хотелось, с одним только заметным охранником, и везде нас встречали довольно по-дружески, сердечно. Во время поездок они сами, спонтанно возили меня и в стратегические места. Где бы я ни побывал в Чехословакии, как на официальных переговорах, так и на свободных беседах с семьями Новотного и Широкого в Праге, в Карловых Варах, на встречах с Бацилеском в Словакии и с рядом секретарей парткомов в различных городах и фабриках, беседы были откровенными, радостными, приятными, не формальными. Там мы не чувствовали той тяжести, которую испытывали в Советском Союзе, несмотря на горячую любовь, которую мы питали к этой стране и к этому народу.

После разрыва с Тито мы ехали в Советский Союз морем, ибо югославы не разрешали нам перелетать через их территорию. Так что нам приходилось много раз останавливаться в Одессе, где мы встречались и с хваленым Епишевым, первым секретарем Одесского обкома, а позднее — начальником политуправления Советской армии. Ничего интересного там мы не видели. Он не возил нас осматривать даже известные одесские катакомбы или историческую Потемкинскую Лестницу; и это только потому, что по ней нам надо было опускаться пешком. Только из автомобиля мы видели эту знаменитую Лестницу, которая начиналась с памятника Ришелье, губернатора города в начале XIX века.

— Как это возможно, — говорю Епишеву — что этого французского авантюриста-аристократа вы храните здесь, да где, во главе исторической Лестницы?!

— Да вот остался он там, — ответил мне секретарь Одесского обкома партии.

Чем же мы занимались в Одессе? Скучали, курили, ездили в парк дачи «Киров», заходили в комнату со старым бильярдом. Мы не посетили ни одного музея, ни одной школы. Он повез нас осмотреть только виноградник, да и то только для того, чтобы он сам вкусил и осушил несколько бутылок с лучшими винами, которые хранили в находившихся рядом погребах.

Так бывало часто в Советском Союзе. Только на приемах можно было подавать руку какому-нибудь деятелю. Когда мы посещали какую-нибудь фабрику или дом культуры в Ленинграде, Киеве и т. д., все было подготовлено заранее: рабочие ждали в строю, нас представлял присутствовавшим какой-нибудь Козлов, который напыживался как индюк и говорил деланно басистым голосом с целью показать свое полновластие, затем нас приветствовали люди, которых заранее назначали и указывали, что и сколько говорить.

Совершенно иная картина наблюдалась в Чехословакии, где люди, руководители, рабочие на фабриках говорили непринужденно, они спрашивали нас, мы тоже спрашивали их, и они отвечали обо всем. Там можно было гулять свободно, в любое время, на автомобиле и пешком.

Меня очень влекло к истории народов и людей. В Чехословакии много исторических мест. Я посетил место, где началось восстание таборитов (Участники революционного крыла в антифеодальное национальном движении чешского народа в XV веке. Получили это название от названия города Табор, в котором это движение имело свой политический центр, руководимый Яном Жижка. Табориты были противниками феодальной собственности, католической церкви и национального гнета.), видел характерные деревни, по которым проходил и сражался Жижка. Я посетил Аустерлиц и с холма музея посмотрел на поле битвы, уразумел исторический маневр Бонапарта и неожиданный обход австрийцев с флангов его войсками именно во время восхода солнца над Аустерлицем. Мне вспомнились войны Валленштейна и знаменитая трилогия Шиллера. Я спросил у чехословацких товарищей:

— Имеется ли какой-нибудь музей, посвященный этой исторической личности?

— А как же, — ответили они и сразу же повели меня во дворец-музей Валленштейна.

Охотиться на косулей я ходил часто. Бытовала особая церемония для оказания почтения убитой косуле! Ты подойдешь почитать тело косули, срежешь сосновую ветку, которую покрасишь кровью животного, а затем ветку засунешь, как перо, за внешнюю ленту головного убора.

Однажды, когда был на охоте, я оказался перед большим замком. Спрашиваю:

— Что это за здание?

— Это одна из резиденций Меттерниха, — ответили мне, — ныне музей.