Энвер Ходжа - Хрущевцы

— Нет, — возразил я ему. — То, что вы говорите, неверно. Мы трудимся денно и нощно, отказываем себе во сне, но ведь у нас условия и трудности таковы. — И я говорил ему о том, как в Албании неустанно и самоотверженно трудятся рабочие, трудящееся крестьянство, молодежь, женщины, весь народ — и стар и млад.

— Ну вот, — отступил купец, — вы хотите создать индустрию. Индустрия для вас дело трудное, к тому же вам негде приобрести ее, кроме как за границей, у нас. Занимайте силы в сельском хозяйстве, улучшайте жизнь деревни, не добивайтесь развития одной только промышленности.

Долго мы спорили с армянским торговцем и, как всегда, он закрыл беседу, сказав: «ладно, доложу руководству». Фактически Сталин согласился со всеми нашими запросами, он ни в данном случае, ни позднее не делал нам замечаний, подобных замечаниям Микояна. Тем не менее, последний свой яд против нас излил и перед Сталиным.

Со всеми нашими экономическими делегациями Микоян обращался как перекупщик.

Нам нечего давать вам, вы просите много кредитов. Мы не можем помочь вам строить рисоочистительный завод, цементный завод и др., — говорил он нам, хотя мы просили самых минимальных кредитов, которых лишь можно просить.

Наша скромность и наше стеснение при запросах являлись чертами, характеризующими многострадального бедняка, знавшего цену поту и труду, понимавшего и колоссальные нужды испепелившегося во время войны Советского Союза, и его международные обязательства. Путь к сооружению у нас большинства фабрик и других объектов, которые были предоставлены нам в кредит и которые у нас строились, был открыт еще при Сталине. Тщетно объясняли мы Микояну бедственное положение нашей страны, которая не получила в наследство от буржуазии ни единой фабрики и которая во время войны была сожжена и испепелена и не имела ни одного трактора для обработки земли, поэтому неправильно было ставить нас в один план с Восточной Германией, Чехословакией и т д. Однажды я здорово поспорил с Микояном, так как он стал упрекать меня в том, что наши коровы давали по 500–600 литров молока в год.

— Зачем они вам? — сказал он — Режьте их!

Разгневанный, я отвечаю ему:

— Мы никогда не встанем на путь убоя скота, мы будем лучше кормить их и улучшать их породу. Вам надо знать, что у нас не то что скот, но даже люди не едят досыта.

— У нас одна корова даст…. — кичливо сказал он и стал перечислять столько-то и столько-то тысяч литров молока.

— Вы уж простите меня, — ответил я ему, — вы старый деятель советского государства, так что, наверное, знаете: давали ли ваши коровы сразу же после Октябрьской революции, в 1920 или 1924 годах, столько молока, сколько дают они сегодня?

— Нет, — сказал он, — тогда дело обстояло иначе.

— Так обстоит и теперь у нас, — сказал я ему, — мы не можем достигнуть вашего уровня за 4–5 лет свободной жизни. Главное — мы уже приступили к делу и жаждем идти вперед по пути развития и прогресса. У нас не отсутствуют ни желание, ни воля. Однако надо все правильно мерить.

После смерти Сталина антиалбанские оттенки в поведении министра-торговца Советского Союза превратились в неизменный курс. Но теперь он был уже не один. Его карандаш, склонный ставить больше всего кресты и «нет» на наших скромных запросах, теперь встретил поддержку и у других. Выше я говорил об июньской встрече 1953 года в Москве с Маленковым, Берия, Микояном и другими. Помимо всего прочего, исходя из того, как они обращались с нами, как они подходили к выдвинутым нами экономическим проблемам, я почувствовал, что в Кремле отсутствовали уже не только тело незабываемого Сталина, но и его великая и человеческая душа, его чуткость, его сердечное обращение с людьми, его мысль выдающегося марксиста-ленинца.

Не успел я говорить даже несколько минут о социально-экономическом положении Албании, о невиданном трудовом подъеме трудящихся масс, коммунистов и кадров, как Маленков прервал меня:

— Ну, товарищ Энвер, — сказал он, — вы утверждаете, что положение в Албании хорошее, но факты говорят о другом. Поэтому послушайте наши констатации.

И посыпались их замечания о нашем положении и наших делах. Откуда у них такие «сведения» мы этого не знаем, но это факт, что они до странности преувеличивали и утрировали дела. В мою память врезались особенно два их «замечания».

Первое касалось нашего государственного аппарата.

— Ваш аппарат, — «констатировал» советское руководство, — настолько большой и раздутый, что даже Рокфеллер и Морган не осмеливались бы держать его!