Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Но такие основательные сомнения не уживаются с нацио­нальным тщеславием. У тех народов, которые придержива­ются рассказанной Моисеем истории мира, Ноев ковчег иг­рал такую же роль, какую вначале играла между греками и римлянами осада Трои. На узком фундаменте несомненной истины была воздвигнута громадная, но грубая надстройка, состоявшая из вымыслов, и как дикий ирландец, так и ди­кий татарин указывали на какого-нибудь из сыновей Иафета как на родоначальника, от которого произошли в прямой линии их предки. В прошедшем столетии было нема­ло очень ученых, но очень легковерных антиквариев, кото­рые при тусклом свете легенд, преданий, догадок и этимоло­гий заставили правнуков Ноя прогуляться после Вавилон­ского столпотворения до самых оконечностей земного шара. Самым забавным из этих остроумных исследователей был профессор Упсальского университета Олав Рудбек. Этот горячий патриот приписывал своей родине все, что история и басня рассказывают самого достопримечательного. Из Шве­ции (составляющей столь значительную часть древней Гер­мании) сами греки, по его словам, заимствовали и свою азбу­ку, и свою астрономию, и свою религию. И Платонова Ат­лантида, и страна гиперборейцев, и сады Гесперид, и острова Фортуны, и даже Елисейские поля могли дать лишь весьма слабое и неполное понятие об этой прелестной стране (так как именно такой представлялась она взорам туземца). Страна с таким прекрасным климатом не могла долго оставаться ненаселенной после потопа. Ученый Рудбек сообщает что семейство Ноя, состоявшее из восьми человек, раз­множилось в несколько лет почти до двадцати тысяч чело­век. Затем он разделил их на маленькие колонии, которые рассеялись по всей земле для распространения человеческого рода. Германский или шведский отряд (находившийся, если не ошибаюсь, под предводительством Аскеназа, сына Гоме­ра, который был сыном Иафета) отличился более нежели обыкновенным усердием в исполнении столь важного пред­приятия. Из этого северного улья жизнь разлилась по боль­шей части Европы, Африки и Азии, и (по живописному вы­ражению автора) кровь стала приливать от оконечностей к сердцу.

Но все такие тщательно обработанные системы германской древности разбиваются в прах только от одного факта, кото­рый так достоверно засвидетельствован, что не допускает ни малейших сомнений и имеет такое решающее значение, что не оставляет места для каких-либо возражений. В веке Тацита германцам не было знакомо искусство письма, которое и составляет главное отличие цивилизованного народа от сборища дикарей, погруженных в невежество и не способных мыслить. Без этой искусственной подпоры человеческая память скоро или вовсе утрачивает, или извращает получен­ные ею впечатления; самые благородные способности чело­веческого ума мало-помалу утрачивают свою силу за недо­статком образцов или материалов, рассудок становится сла­бым и бездеятельным, а воображение - вялым и склонным к химерам. Чтобы вполне освоиться с этой важной истиной, стоит только сообразить, как велика в цивилизованном об­ществе разница между человеком образованным и безгра­мотным крестьянином. Первый путем чтения и размышле­ния увеличивает массу сведений, приобретаемых опытом, и переносится умом в отдаленные века и в далекие страны, тогда как последний, будучи прикован к одному месту и к узким рамкам только своей собственной жизни, упражняет свои умственные способности немного больше, чем его по­мощник в материальных трудах - вол. Такое же и даже еще большее различие существует между целыми народами, и мы можем с уверенностью утверждать, что без помощи како­го-либо рода письменности ни один народ никогда не сохра­нял верных сведений о своей истории, никогда не делал сколько-нибудь значительных успехов в отвлеченных нау­ках и никогда не достигал какой-либо степени совершенства в искусствах, приносящих в нашей жизни пользу или удо­вольствие.

Древние германцы были вовсе незнакомы с такими искус­ствами. Они проводили свою жизнь в невежестве и бедности, которые были разукрашены некоторыми декламаторами под именем добродетельной простоты. В новейшей Германии на­считывают около двух тысяч трехсот городов, обнесенных стенами. На гораздо более обширной территории географ Птолемей отыскал только девяносто селений, которые он ук­расил названиями городов, хотя, по нашему мнению, они не заслуживали такого громкого названия. Это, вероятно, были не что иное, как топорные укрепления, выстроенные в середине лесов для того, чтобы служить убежищем для жен­щин, детей и домашнего скота, в то время как мужчины шли отражать неожиданное нашествие. Но Тацит положитель­но подтверждает факт, по его мнению всем хорошо извест­ный, что в его время у германцев не было городов и что они выказывали презрение к римским сооружениям, которые ка­зались им более похожими на тюрьмы, нежели на безопас­ные убежища. Их постройки даже не были смежны и не со­ставляли правильных селений, так как каждый дикарь са­мостоятельно устраивал себе постоянное жилище на том ме­сте, которое привлекало его к себе близостью поляны, леса или ручейка. При возведении этих легких построек не требовалось ни камня, ни кирпича, ни черепицы. В сущности это были не что иное, как низенькие лачуги кругообразной формы, выстроенные из необтесанных бревен, покрытые со­ломой и с отверстием вверху для выхода дыма. В самые суро­вые холода германец довольствовался короткой одеждой, сделанной из кожи какого-нибудь животного. Племена, жив­шие на севере, одевались в меха, а женщины сами приготов­ляли для своей одежды какую-то грубую ткань. Дичь раз­ного рода, водившаяся в лесах Германии в большом количе­стве, служила для их обитателей пищей и доставляла им удовольствия охоты. Их громадные стада, правда не столь­ко отличавшиеся красотой пород, сколько пользой, кото­рую они приносили, составляли их главное богатство. Зерно­вой хлеб в небольшом количестве был единственный продукт, который они извлекали из почвы; у них не было ни фруктовых садов, ни искусственно засеянных лугов; впро­чем, и нельзя бы было ожидать каких-либо усовершенство­ваний в земледелии от такого народа, который ежегодно под­вергал свои пахотные земли новому дележу и который, во избежание ссор при этой странной операции, оставлял зна­чительную часть своих полей без обработки.