Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Царствование Арташира, продолжавшееся со времени пос­леднего поражения парфян только четырнадцать лет, состав­ляет достопамятную эпоху в истории Востока и даже в исто­рии Рима. Его характер, по-видимому, носил на себе отпеча­ток отваги и энергии, которыми вообще отличаются госуда­ри, достигающие верховной власти не по наследству, а путем побед. До самого последнего периода Персидской монархии его свод законов лежал в основе гражданского и религиозно­го управления Персии. Некоторые из высказанных им мнений дошли до нас. В особенности одно из них доказывает его проницательность в том, что касается системы управле­ния. "Власть государя, - сказал Арташир, - должна опираться на военную силу; эта сила может быть поддерживаема толь­ко при помощи налогов; все налоги в конце концов падают на земледелие, а земледелие может процветать только под покровительством справедливости и умеренности". Арташир завещал свою новую империю и свои честолюбивые замыслы против римлян сыну своему Шапуру, который не был недостоин своего великого отца; но эти замыслы были слишком обширны для могущества Персии и лишь вовлекли обе нации в длинный ряд разорительных войн и обоюдных бедствий.

Персы, давно уже цивилизовавшиеся, вовсе не были одаре­ны ни той воинственной любовью к независимости, ни той душевной и физической неустрашимостью, которые достави­ли северным варварам владычество над Европой. Военные науки, составлявшие главную силу Греции и Рима, точно так же как они составляют в наше время главную силу Евро­пы, никогда не делали больших успехов на Востоке. Персам вовсе не были знакомы те основанные на дисциплине воен­ные эволюции, которые придают единство громадной массе людей и которые влагают в нее одну душу. Они были одина­ково несведущи и в возведении правильных укреплений, и в осаде их, и в обороне. Они полагались на свою многочислен­ность более, нежели на свою храбрость, и более на свою храбрость, нежели на свою дисциплину. Их пехота была не что иное, как плохо вооруженная, бездушная толпа собран­ных наскоро крестьян, которых привлекала под знамена приманка грабежа и которые разбегались так же точно после победы, как и после поражения. Монарх и его вельможи пе­реносили в лагерь блеск и роскошь сераля. Их военным опе­рациям много мешали сопровождавшие их женщины, евну­хи, лошади и верблюды; сверх того, нередко случалось, что среди удачной военной кампании персидская армия должна была разделиться на части или совершенно гибла от неожи­данно постигшего ее голода.

Однако привыкшие к роскоши и к деспотизму персидские аристократы отличались личной храбростью и глубоким чув­ством национального достоинства. С семилетнего возраста их учили говорить правду, стрелять из лука и ездить верхом; в особенности в этих двух последних занятиях они отлича­лись необыкновенным искусством. Самые способные юноши воспитывались на глазах своего монарха, занимались своими телесными упражнениями внутри его дворца и во время своих продолжительных и утомительных занятий охо­той приучались к хладнокровию и повиновению. В каждой провинции сатрапы содержали этого рода школы, развивавшие в молодежи воинские доблести. Персидские вельможи (так свойственно человеческой натуре понятие о феодальной зависимости) получали от щедрот царя земли и дома с обяза­тельством служить ему в случае войны. Они были готовы по первому призыву сесть на коня и в сопровождении воинст­венной и блестящей свиты из своих приверженцев присоеди­ниться к многочисленным отрядам гвардейцев, набиравших­ся со строгой разборчивостью между самыми сильными раба­ми и самыми отважными авантюристами Азии. Эти армии, состоявшие из легкой и из тяжелой кавалерии, были страш­ны столько же стремительностью атаки, сколько быстротой своих движений и висели, подобно грозной туче, над восточ­ными провинциями приходившей в упадок Римской импе­рии.

Мы остановили наше внимание на системе управления и религии Персии, потому что они имели некоторую связь с упадком и разрушением Римской империи. Нам придется упоминать мимоходом о скифских или сарматских племе­нах, которые, влача вслед за собой своих лошадей, свои ста­да, своих жен и детей, бродили по громадным равнинам, рас­стилающимся от Каспийского моря до Вислы и от пределов Персии до пределов Германии. Но воинственные германцы должны занимать более важное место в этой истории и вооб­ще заслуживают более сосредоточенного и, так сказать, бо­лее всеобщего внимания, потому что они первые осмелились сопротивляться римлянам, первые вторглись в их владения и в конце концов ниспровергли их владычество на западе Ев­ропы. Самые цивилизованные нации новейшей Европы вы­шли из лесов Германии, а в грубых учреждениях этих варва­ров мы до сих пор еще распознаем первоначальные принци­пы наших теперешних законов и нравов. В то время как гер­манцы находились в своем первобытном состоянии простоты и независимости, их изучал своим проницательным умом и описывал мастерским пером первый историк, применивший философию к изучению фактов, - Тацит. Выразительная сжатость его рассказа была предметом усидчивых исследований со стороны бесчисленных антиквариев и дала повод историкам-философам нашего собственного времени упраж­нять их ум и прозорливость. Впрочем, хотя сюжет рассказа разнообразен и важен, его уже обсуждали так часто, с таким талантом и с таким успехом, что для читателя он уже близко знаком, а для писателя труден. Поэтому мы ограничимся на­поминанием некоторых наиболее важных подробностей ка­сательно климата, нравов и учреждений, благодаря которым даже германские варвары сделались столь страшными для римского могущества.