Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Заходите ко мне в мастерскую, я подарю тот пейзаж, который вам понравится.

- Вы позволите мне этот пейзаж передать музею?

- Дареное не продают, - поняв быстрое замешательство Шаплинского, заметил Красовский.

- Я обращу деньги, полученные от передачи музею, на печатание нашей газеты, - ответил Дзержинский, - а когда придет революция, мы выкупим живопись пана Игнацы.

- Чем мне может грозить сотрудничество с вами? - спросил Красовский.

- Во-первых, вы не станете подписывать свои статьи и обзоры. Во-вторых, не надо называть подлинных имен тех, кто выступает п р о т и в, можно подвести людей. В-третьих, я учен законам конспирации. И, наконец, Болеслава Пруса все же остерегаются преследовать, оглядываются на общественное мнение.

- Прус - борец, - отчего-то вздохнул Красовский, - это редкостное качество. Я сделаю, что вы просите. И вообще - заходите, когда захочется.

- Мне будет постоянно хотеться зайти к вам, пан Красовский, но я не стану этого делать, я вас не смею ставить под угрозу. К вам от меня зайдет товарищ. Его фамилия Юровский.

- Ему и передать написанное?

- Да. А самое первое, что надо сделать, пан Адам, - это срочно написать о Мацее Грыбасе. Его осудили, но мы делаем все, чтобы спасти ему жизнь. Ваша статья должна быть криком, плачем, обвинением - я, говоря откровенно, уже запланировал ее в следующий номер.

Когда Дзержинский ушел, Красовский сказал задумчиво:

- Игнацы, ты обратил внимание - у него глаза оленьи?

- Такие, как он, быстро сгорают, - ответил Шаплинский, - они сгорают, оттого что внутренне беззащитны. Он так верит в свою правду, что готов принять муку, и защиту станет отвергать - горд.

- Не люблю я с такими встречаться, - вздохнув, заключил Красовский, будоражат душу, сердце начинает ныть, всю свою внутреннюю с г о в о р ч и в о с т ь обнаженно видишь, противен себе, право, до конца противен.

В камеру к Мацею вошел ксендз.

- Садитесь, - предложил Грыбас. - Я отказываюсь от исповеди, но мне будет приятно поговорить с вами.

- О чем же мне с вами говорить?

- Неужели не о чем? Расскажите, какова погода на воле, есть ли дожди, что за цветы сейчас цветут?

Ксендз не мог оторвать глаз от шеи Грыбаса, бритой высоко, чуть не от затылка - так стригли осужденных к смерти. Мацей повернулся так, чтобы э т о не было видно собеседнику.

- Как вы можете уходить без исповеди? - спросил ксендз.

- Я ухожу для того, чтоб остаться.

- Мне страшно за вас.

- Мне тоже.

- Можно не уходить. Можно остаться.

- Вас просили повлиять? Я не стану писать прошения. Не надо об этом. Пожалуйста, я прошу вас, не надо.

- Хотите, я почитаю вам Библию? Я не зову к исповеди, просто я почитаю...

- Почитайте. Знаете что? Почитайте "Песнь тесней", а? Помните?

- Слабо.

- Почему?

- Я редко возвращался к этому в Писании.

- Хотите, я вам почитаю?

Мацей чуть откинул голову и начал тихо декламировать вечные строки любви:

- "О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими, волоса твои, как стада коз, сходящих с высоты Галаанской, зубы твои, как стада выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними. Как лента алая, губы твои, и уста твои любезны, как половинки гранатового яблока - ланиты твои под кудрями твоими. О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста; о, как много ласки твои лучше вина и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов. Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой - и польются ароматы его!"

...Лицо ксендза плясало, залитое слезами; руки он прижимал к груди, и в глазах его был ужас и восторг. Он поднялся, отворил дверь камеры и сказал стражникам:

- Проводите меня к начальнику тюрьмы...

Грыбас, глядя на его сутулую спину, на старенькую, замасленную черную шапочку, спросил:

- Если я не унижаюсь - вам-то зачем?

Лег на койку, забросил руки за голову, ощутил б р и т о с т ь шеи и тихо шепнул:

- Не надо, отец. Раньше думать следовало - всем людям, всем на земле, не одним нам, которых казнят за мысль, - за что ж еще-то?

...Шевяков выпил рюмку холодной водки, скомкав, бросил салфетку на стол, вопросительно посмотрел на прокурора, начальника тюрьмы и еще нескольких приглашенных наблюдать казнь.

Прокурор, словно бы поняв Шевякова, щелкнул крышкой золотых часов:

- Еще пять минут.

- Продляете удовольствие? - спросил Шевяков, цыкнув зубом.

Прокурор посмотрел на него с испуганным интересом.

- Наоборот, - ответил он, - оттягиваю ужас.