Юлиан Семенов - Отметить день белым камешком

- Почему?

- Тяга к восстаниям в Кучинге понятна, мистер Сай Мьен-фу. До сорок шестого года нами правили белые колонизаторы. А мы из чувства протеста учили детей мандаринскому языку и жили замкнутой общиной. А когда пришло время пускать детей и внуков - особенно внуков - в жизнь, они в ней не нашли себя. На мандаринском языке хорошо читать стихи любимой, но не договариваться о продаже товара или ремонте автомобиля. Агитаторы, которых сюда забрасывают на катерах из Пекина, говорят с нашими внуками на хорошем мандаринском языке. Они обещают им - после победы идей Мао - возможность говорить со всеми на мандаринском языке. "Пусть другие учат китайский, зачем нам учить их язык?" говорят нашим внукам. В партизаны уходят или из богатых, или из очень бедных семей, мистер Сай Мьен-фу. Одни пресыщены, другие голодны. Рабочие моих магазинов и ателье не идут в партизаны.

- Как вас зовут?

- Меня зовут Чень У-ли, мистер Сай Мьен-фу. Я хочу, чтобы вы поняли меня. Я не зря сказал вам про внука и про то, что я не пойду на похороны. Не считайте всех китайцев слепыми пешками Мао.

- Вы летите в Сингапур, мистер Чень У-ли?

- Нет.

- Куда, если не секрет?

- Я лечу в Гонконг, - ответил старик и, заученно улыбнувшись, вытер слезу, показавшуюся в уголке его немигающего, до странности круглого левого глаза.

В Сингапуре сразу же позвонил редактору поэтического журнала, единственного в республике, профессору Эдвину Тамбу. Пошли с ним в новый, великолепный отель "Малайзия". В холодном кондиционированном зале, попивая зеленый чай, Эдвин читал мне свои стихи. Я сделал перевод его стихов.

Я видел сильных мира сего,

Которые живут в двух ипостасях:

Одна - для друзей,

Другая - для видимости могущества.

(Они похожи на тень

Государственной машины.)

Несчастные люди - эти "сильные мира сего",

Ибо тень и есть тень.

Она меняется вместе с той объективностью,

Которая отражена

На воде, на жарком асфальте,

И на холоде тюремной стены.

Я понимаю это, и я стараюсь помочь

Бедным сильным мира сего

Сохранить в себе как можно дольше баланс:

Дружелюбия и официального могущества.

Но, видимо, нельзя пройти Сциллу и Харибду,

А я поэт, и у меня нет канатов,

Чтобы привязать их к мачте.

Да и откуда у меня мачта?

А если б она и была у меня

Сильные мира сего отнюдь не Одиссеи

Увы, не Одиссеи.

Бедные сильные мира сего!

Они лишены прекрасной

И недоступной для них возможности:

Терять вещи,

Ненужные вещи,

А может быть, нужные вещи.

Но ведь взамен утерянного

Они получат богатство и могущество,

Истинное могущество,

Ибо они получат дружбу,

Пусть дружбу слабых,

Но это сильнее, чем их нынешнее - видимое могущество.

Потом он прочитал стихотворение, которое называется "Брат":

Африканец может быть мне братом

До тех пор, пока он остается самим собой.

Но некоторые, выучив мини-смех и макси-манеры,

Важничают перед тем, как протянуть руку,

Или меряют меня надменным взглядом,

Встретившись в холодном баре.

Или, наоборот, чрезмерно зкзальтированы, подвижны,

А в этом проглядывает рабство

И желание спрятать это рабство

Не убить его и не отринуть,

Но именно спрятать.

Нет, эти африканцы лишь играют в африканцев,

И они не братья мне.

...В моем городе жил клерк,

Который так заботливо готовил себе одежду для смерти,

Что потерял самого себя при жизни.

Мы долго сидели с Эдвином.

- Понимаешь, сейчас появилась тенденция превратить Сингапур в экваториальный Китай, - говорил он. - Я против, когда Сингапур называют "экваториальной Европой". Но я не хочу стать подданным "экваториального Китая". Я за то, чтобы мы были просто Сингапуром, республикой, прекрасным, благословенным островом. Да, действительно, подавляющее большинство населения китайское. Да, нас, малайцев, здесь сто пятьдесят тысяч. Но я считаю: если мы хотим быть независимыми, если мы хотим быть республикой, мы не должны быть слепком - ни Пекина, ни Лондона, ни Тайбэя.

Готовлюсь к вылету в Австралию. Вечером писал корреспонденцию для "Правды".

Когда наш громадный "боинг" стало трясти, как лист, а он все летел и летел, несмотря на грозу, я подумал, что демократизм революционного технического мышления ярче всего выражается в вибрирующей мягкости креплений турбин и крыльев. Жесткость в сочленениях единого целого, подчиненного скорости, крепка только на первый взгляд.

Боже мой, как же обманчивы географические карты! И как чувствуется в них надменность европейцев! Путь из Лондона в Афины - если промерить по карте кажется более длинным, чем дорога из Сингапура в Австралию. Если на глазок часа два лёту, не больше. А лететь надо семь часов - над океаном. До Перта. Там нужно проходить паспортный контроль. А потом нужно пересекать всю Австралию - это еще шесть часов. Вот тебе и карты с глобусами! Тринадцать часов лёту - через утро и вечер, грозу и туман, солнце и сумрак.