Владимир Кузьмищев - Тайна жрецов майя

Год новых посевов наступил, но и он не предвещал ничего хорошего. Несмотря на ежедневные заклинания жрецов, долгожданные дожди никак не приходили, и выжженная солнцем земля отказывалась принимать зерна маиса. Они отскакивали от нее, словно голыши от гранитной скалы. А ведь каких невероятных усилий стоило сохранить их для посевов! Люди пухли от голода. Воинам, вооруженным боевыми топорами, приходилось оборонять хранилища зерна от толп изголодавшихся жителей Города Солнца. Драки, переходившие в настоящие сражения, чуть ли не каждый день вспыхивали у хранилищ. И только с наступлением периода посева маиса люди стихли, немного успокоились. Но надолго ли?

Голод и смерть по-прежнему витали над владениями тольтеков. Во время посевов кое-кому из землепашцев удалось тайком набить желудки твердыми сухими зернами маиса. Расплата не заставила себя долго ждать — они умерли в страшных мучениях прямо на полях. В назидание жрецы и надсмотрщики насмерть забили палками тех, кто остался в живых…

А потом как-то ночью на поля пробрались рабы. Они настолько обессилели от голода, что за ними уже давно не следили. Лишь немногим удалось доползти до посевов. Они хотели подкормиться семенами, с таким трудом посаженными в землю, но в ночной темноте было трудно отличить семена маиса от мелких камней и ссохшихся комочков земли. Поэтому утром, когда тольтеки вышли на свои поля в надежде увидеть зеленые побеги молодых всходов, перед ними предстала усеянная трупами мертвая земля.

Озверевшие, они бросились в город к загонам, где находились рабы, и, если бы не вмешательство самого правителя-полубога, неизвестно, чем бы закончилось это побоище.

Случилось и самое страшное, чего больше всего опасался Кетсалькоатль: началось людоедство. Правда, тайное, его совершали не так, как в далекие времена, когда, освящая пышными церемониалами торжественный обряд жертвоприношения, правитель и жрецы лакомились мясом принесенного в жертву человека. Впрочем, по особо торжественным дням человеческое мясо подавали к столу во всех знатных семьях Толлана. Дошло до того, что на городском рынке уже стали продавать рабов специально на убой, предварительно откармливая и отпаивая их.

Кетсалькоатлю стоило нечеловеческих усилий покончить с этим древним обычаем своих предков, освященным религией. Самых непокорных жрецов Храма Тескатлипока, требовавших насытить бездонное чрево и утолить неутолимую жажду богов человеческой плотью и кровью, он жестоко покарал; других посулами переманил на сторону своей новой религии. Рабов перестали убивать. Их заставляли трудиться на полях, на строительстве новых храмов и дворцоз. Толлан богател. Бурно развивались науки и ремесла. Все новые и новые царства и земли покорялись его блистательному могуществу… пока не пришли эти три года тяжелых испытаний…

Правитель Толлана понимал, что страшный голод толкал тольтеков на людоедство. Но те, кто сейчас почти открыто проповедовал возврат к древним обрядам, взваливая всю вину за обрушившиеся на Толлан несчастья на отступников, непременно воспользуются этим. Голод стал их верным и могучим союзником, он придавал силу их словам, он указывал путь спасения, а правитель-полубог и его религия ничего не предлагали тольтекам, кроме безропотного, покорного послушания и невыносимых страданий.

Наконец, были еще и рабы. Кетсалькоатль не знал, что с ними делать. Чтобы заставить рабов трудиться, их нужно кормить. А древний обряд жертвоприношений не только освобождал город от этой непосильной обязанности, но и…

Кетсалькоатль отогнал страшную мысль, боясь, что она может и ему показаться спасительной. Боль в ногах, утихшая было от теплой воды бассейна, стала настойчиво напоминать о себе. Он подал знак, и прислужники, неусыпно следившие за каждым движением своего правителя-полубога, бросились вынимать его из воды. Кетсалькоатль попытался встать сам, но ноги не слушались. Его усадили в носилки и осторожно, как наполненный до краев сосуд с драгоценной влагой, понесли в желтую комнату Дворца перьев. Потом больного переложили на широкое низкое ложе, и тело Кетсалькоатля утонуло в мягких черных перьях, отливавших при тусклом свете ночного светильника, наполненного пахучими смолами, не золотом, а кроваво-красным пурпуром.

Неподвижная мертвая тишина парализовала жизнь дворца.